|
Владимир СУДАКОВ
Елене
По колючим сугробам
ольха отгуляет нагая,
и они отгорят,
в облака обратясь и ручьи.
В темный ельник вступи:
там, хвоистую прель раздвигая,
твой созвучье-цветок поднимается
первым в ночи.
И уже дикий лук на угоре
оттаявшем реет,
стрелолист на рассвете
холодную воду пронзил,
но опять мать-и-мачехи русское
солнце согреет
молодило и волчью траву,
горицвет, девясил.
И, таясь, зазвенит в колокольца
последние ландыш,
на четыре страны княженика
отвесит поклон.
Обернись на вершине,
и с ветром зеленым поладишь,
и стозвонно вокруг зазвенит
перезвон, медозвон.
Будет свет стекленеть
в соловьиных черемухах мая,
а поблекнет сирень -
заневестится вишня моя.
Загадай на полдневной ромашке,
судьбу принимая,
и вскипит иван-чай у дорог,
на забытых камнях.
И серебряный гул опояшет
и горы, и воды,
и - стрекозье крыло! -
дрогнет воздуха легкая плоть,
разомкнутся над шхерами
облак шуршащие своды,
и небесный огонь станет
остро ладони колоть.
Молодая луна из дали
вдоль залива глядится,
то не зеркало-круг -
твоего отраженье лица.
На какой же звезде повторяются
эти - кислица,
зоркий вереск на скалах,
слепой георгин у крыльца?
Незабудке не вспомнить
из прошлого клятв-обещаний,
ей сейчас не узнать
тонкокожую руку твою,
но лещина, дичая,
одарит орехом прощальным,
подорожник опять
обозначит тропинку мою.
Выпьет дождь гроздовик
и смолевка граниты расколет,
развеселая любка
в долинах речных закружит,
облетит одуванчик из этого лета
в другое
и безвременник стойко займет
на снегу рубежи.
Что хотеть еще, выпав
из вечной земной колыбели? -
чтоб успеть доцвести и сгореть
на сентябрьской заре!
Но в октябрьской золе
завиваются белые розы метелей
и кочуют по родине
в черных ночах декабрей.
Ристиярви
(Крестовое озеро)
Игорю Борисову
Возле Петсе и Пийспа-горы
камни крепости в теплой лощине
и цветов молодые костры,
и оплывшая тропка к вершине.
Шесть крестов пали ниц
с трех сторон
от Валаама и до Рускеалы,
ну а этот -
пойди его стронь.
…Млела магма и пучилась ало,
с треском терлись материки,
народились и сгинули гады,
и, хрустя, проползли ледники,
продавив жизнь до самого ада.
Но как только истаяли льды,
и ветра задышали пыльцою,
тонкий лучик коснулся воды,
встала сушь над густою водою.
И земная утишилась плоть,
а трясеньем последним, усталым
все ж смогла -
накрест крест -
расколоть
затвердевшие намертво скалы.
Желтой пылью клубился прогал,
а когда его птица пронзила,
что он значит, никто не сказал.
Да и слышать-то некому было.
Стлались мхи, лес поднялся
на склон,
рыбья стая в глубинах зависла,
и пришел человек.
Но и он
не постиг его тайного смысла.
Имена раздавая всему
и вздымая церковные свечи,
он не знал: а земле почему
уготован сей путь человечий?
Так что крест из тяжелой воды
и прозрачного воздуха выше
ей нести - в неземные сады,
нас не помня,
не видя,
не слыша.
* * *
Моя зеленая родина -
вереск в тени сосняка
между темными ельниками;
льдистые крылья стрекоз
сквозь синий звон перелески;
желудевая кольчуга дуба,
морошковая осыпь болот,
скользкие следы волнушек;
золотая плесень лишайников
на серых оскалах скал;
синичьи гроздья рябин
над белым льном озерка
в черноспинных крапинках щук.
…И поверх всего -
тесовая крыша Николы.
Мыс на острове
Сури-Хепосаари
Валентину Горохову
- Ну, спасибо, что вывез
в просторы
милой Ладоги. Кто бы потом?..
Но хозяин, склонясь над мотором,
ничего не ответил на то.
Рыбы чиркали травные мели,
возлетала жар-птица костра.
- Мы вон там, - разогнулся, -
сидели.
И уже на работу пора.
Но такая нашла непогода:
не отплыть - хапнешь полным
бортом.
Хлещут молнии в дикую воду,
бродят волны гудящим гуртом,
ходят тучи, урча, вкруговую…
Обалденный, скажу тебе, вид:
все скрежещет, вопит отходную,
а над ними - светило стоит!
Отмывал руки в едком бензине,
полной радугой зрела рука.
Я заметил: с ним рядом, в низине
Зарождаются облака.
* * *
Тростника островками,
холодною тиной,
текучею водорослью
из глубины тянется жизнь
по лобастой скале.
Черной осиной,
кострами частухи,
лишайников пятнами
жизнь подползает к воде осторожно.
А между ними на камне -
пустая полоска
от волн ветровых.
«Военные» цветы
В окрестностях города Иломантси (Финляндия), до которых в 1944 году дошли советские войска, финские ботаники обнаружили около 50 разновидностей растений вплоть до деревьев, никогда здесь ранее не встречавшихся. Их назвали - «военные» цветы.
Тыщи тысяч могил у обочин
и бессчетно костей по кустам.
Укрывают их белые ночи,
обелисками - звездная сталь.
Зла патронная ржа под ногами,
но кореньям привычен обман,
незакатно ветвистое знамя:
«Где лежишь ты,
мой дядька Иван?»
Проползли, прошагали солдаты,
щит Балтийский опять изломав,
начертали колесами даты
на свинцовой воде переправ.
А еще в вещмешках и пилотках,
в сапогах - принесли семена,
и из почвы, удобренной плотью,
возросла неотступно страна.
Что поделать - незваные гости,
хоть и гаснет их легкая тень,
а забытые русские кости
обрыдает - родная сирень!
* * *
Нету брата на этой земле
и на той его нету.
Одному подниматься во зле
с окаянною метой,
ибо мог быть, все лучше верша,
да к тому же и старший!
Распрощалась со светом душа,
света не увидавши.
Как окликнуть, уже не тая, -
Глеб? Борис? - и не смею:
был бы он - не родился бы я.
Вот чем я Володею.
С легким коробом вышедший
в путь
(плечи родичам режет),
где ни сяду теперь отдохнуть -
все у холмиков тех же.
…Мама, брат мой! Я, верно, грешу,
но всеволен Спаситель:
здесь за вас еженощно прошу,
за меня - там просите.
* * *
Крыла вразлет - былинная заря
от дюз ракетных, нартового бега
зайдется, на крестах Ильи горя,
и Водлой изливается в Онего.
В скиту последнем
дремлет Святогор,
бензопиле его не добудиться,
но в небесах из-за державных гор
стотысячно пронзают время птицы.
Над вепсским брегом
поперек заре,
Обратно Осударевой дорогой,
Над шлюзами, на хладный
зов морей,
повдоль былых окопов и острогов.
Им чертят путь поморские кресты
и рыбы ход, и звезды обелисков,
и лебедь с камней
Муромских пустых
вослед глядит
из тьмы столетий близкой.
Просторы крестят - зоревой разлет
и птичий клин, и поезда, и реки,
и в океан оттаивает лед,
и вспоминают о варягах греки.
Светла Медвежья грозная гора
и Пряжи кряж, и Суоярви око,
настильные от Ладоги ветра
мосты качают над седой Олонкой,
пересыпая грозди островов,
и времена, не уставая, дышат.
И с «родовой» скалы
во глубь веков
я прадедов песчанских
въяве слышу.
И с Рождества покатится весна,
пыльцу в столбы
легчайшие завертит,
проснется юной Леннрота сосна,
заматереет лес Долины смерти.
Отцовство тихих зорь,
холодных лет
и материнство песен
долгих, милых.
Здесь все мое -
высокий крест побед
и карсика на лоймольских могилах.
Кондовый лес уже пониже труб,
Кивач забыл державинскую спину,
но зеленеют - древо жизни дуб,
пролеска, вереск, тонкая рябина.
Из хроники «Сердобольск»
- Дик, цепь порвешь!..
Ну, дети, разгружать.
И не на двор, несите вслед
за Галей…
Дом к Ладоге хотел с горы сбежать,
да огороды с садом удержали,
шоссейкой в дедов край -
он мог и так, -
но там мертва зыбь
рыбинского моря,
К тому ж хозяин -
здесь рожден.
Итак -
суббота…
- Юля-а!..
Недосуг для спора:
проверить сетку, принести воды,
калится банька:
«Грядки поливали?..»
Селенье обратилось в дачи. Дым
свивал прогресса ровные спирали.
Сегодня пир. По-дружески сойдясь.
И гость-миллионер
с гостинцем кряду.
В сарае овен был разделан враз,
он на плите и вот
уж с хлебом рядом.
За стенкой дети,
разметавшись, спят,
жена мудра и весела хозяйка.
О, друже, ведом с помыслов
до пят, -
за вас, за дом по первой
наливай-ка.
За встречу прежде?
Кто же поперек?..
Огурчики-и!..
За дом!..
За юных дочек!..
За Сердоболь! - его черед и срок
(«За Родину!» -
переведу для прочих)!..
…Как чья земля?
Пронзя границы стран,
ты знаешь: меч берет,
святят же предки.
Здесь лег мой род. А твой отец Иван?
И потому - за Сердоболь навеки!
За отчичей, единый корень наш,
а мы окрай могил не раз стояли.
Те холмики вбугрили весь пейзаж,
с их высоты окрест -
России дали.
Но как-то…
Покурить? Сейчас пойдем…
В конце гостебы содрогнулся даже:
как поле братской сечи, а не дом.
Никто чужой: побили мы - себя же!
И так везде, в окно любое глянь.
Да что ж мы? - думал,
не скрывая плача,
и понял: так мы выжигаем дрянь.
Забыв Завет, не знаем, как иначе.
Весь замер мир -
вне Господа и даты
в кровавой скуке. А Россия пьет:
мастеровые, школьники, солдаты,
вожди и слуги - разом.
Смертный пот
солит глаза, подчас дырявя души
до тех, зверьем клубящихся, глубин.
И ты над этой бездною -
один!..
Налей и заведем-ка песню лучше,
ту, что отцы успели нам напеть -
о тайне русской смерти:
«Степь да степь…»
Простор закрыв, как обложили нас:
мы только отходили по газеты,
накланялись срамным ларькам
при этом,
откроешь дверь - в упор премутный глаз.
И радужная мамина дорожка -
к подножию рогатого ведет!
Циклоп чуть не с роддома
души пьет,
взамен вливая яда понемножку, -
младенец Гамлет! - в уши и глаза.
Неуж цистерны крови,
бочки спермы
и буйство харь клыкастых -
только первый
к ногам цивилизации ясак?
Уныньем, злобой,
русским мятежом
отягощен великий пост без веры.
Не знали мы, что белостенный дом
в ничьепрестольной
скоро выжгут серой.
…И все же - пей,
трезвей, гляди и слушай,
и мучайся: доколе и когда
конец державе? И очнись, вставая:
ведь если водка - мертвая вода,
то вера, Русский Бог -
вода живая.
На могиле Рубцова
Тощи елки, звонко слово,
ни тоска, ни благодать…
Снова гости у Рубцова,
ныне есть где их принять.
Лавка, стол. Звездой укромной
этот мир светло облит.
Сколько прожил он без дома,
хорошо в избе земли.
Был угрюм и резок Коля
в череде сиротских дней.
Хоронили в чистом поле,
оказался - меж людей.
Обступили. Вот удача:
все родные там и тут -
и ругнутся, и заплачут,
и согласно запоют.
Не устал от делегаций? -
неуемна эта прыть.
Жаль, что нам не поругаться,
даже не поговорить.
Пусть же песнь твоя разбудит
сосен шум, молчанье рек.
Николай Михалыч, будет!
Будешь ты, не имярек!
Что с Россиею ни станет, -
отчий дух в нас не пропал,
но к тебе не замуравет,
не завьюжеет тропа.
Нынче - нам бывает не с кем
врезать стопку, молвить слог.
…И затеплился в подлеске
ровный свечки огонек.
Юрий КРАСАВИН
Сентябрины
1.
На душе светло, как в поле кошеном…
И в заглавной строчке воссиял,
Осыпаясь листопадным крошевом,
Солнца прочеканенный овал.
Он с твоим лицом, родная, слился
И уже ни в ком не повторился…
На леса, угоры и равнины
Золотые пали сентябрины.
2.
Что диво - так красиво -
Паутины тихий лет…
Бабье лето не лениво
Девьим станом поведет!
Косо не глядите, слепо,
Вы - не сила вражья!
Паутинные зацепы
Над селом Лебяжье…
Паутины, паутины,
Паучок-работник.
Сентябрины, сентябрины
С треском рвут тенетник!
Поутихли, поутихли
Гулы обмолота.
Накопила золотихи
Праздная суббота.
Праздно девушка поет
Грустные частушки:
- Посижу я у ворот
Позднею кукушкой.
Не свистите, соловьи,
Праздно у излуки…
Руки дельные свои
Деть куда мне, руки?
Я сполна их отдала
Жатве, сенокосу…
Все - дела, дела, дела -
Дельным нет износу!
Их под щеки подложу -
В пальцах жар накопится…
На дорогу погляжу -
Милый не торопится.
Неба плотного слои
Звездами прорежены…
Руки дельные мои
Быть могли бы нежными…
3.
Поутихли, поутихли
Гулы обмолота.
Накопила золотихи
Праздная суббота.
Дед Иван торчал в избе -
Вышагнул на волю,
По сентябрьской гульбе
Поразмять мозоли.
Повзыграла в сердце бесь!
- Дедка, ты откуля!
Ведь на печке вышел весь!
- С космосу, красуля!..
Паутины, паутины,
Паучок-работник.
Сентябрины, сентябрины
С треском рвут тенетник!
Попроклевывали высь
Звезды-скороспелки,
В каждом доме начались
Телепосиделки.
На экране полный смак -
Клюшками боксуют!
Телевизор, как синяк
Светится. Воркует!
Паутиной на экран -
Странные помехи!..
Колет дедушка Иван
Годы, как орехи.
Ядра внуку отдает,
Скорлупу сгребает, -
Паутины перелет
Дед не замечает.
Шум веселых сентябрин
Не его касается,
Паутинкою морщин
Тихо покрывается.
За окошком ночь хмельна,
Сладок дух рябины,
Вяжет трезвая луна
Сон из паутины.
|
