Было и такое училище

Три года мы постигали премудрости инженерных наук в командном училище.
Носили на бескозырках фрунзевские ленточки: «Высш. воен.-морск.училище» и под руководством старшин-старшекурсников впитывали особый «Фрунзевский дух». Он был основан на проявлении уважения к старшекурсникам вплоть до отдания им чести даже в коридорах училища (поворотом головы), получая в ответ столь же уважительное отношение к себе - обращение только на «вы» и примеры фанатично-строгого соблюдения правил ношения формы одежды с учётом свойственных только «фрунзакам» нюансов курсантской и «светской» моды по части покроя брюк, «суконок» (голландок), бушлатов и изготовления различной фурнитуры: погончиков, якорьков для них, курсовок и даже поясных блях. Для этого при училищной швальне существовала целая индустрия. Перешивалось и подгонялось всё, кроме нижнего белья и зимних шапок. Курсанты, получавшие денежные переводы, шили брюки из своего материала.
Были сложности и в преподавании общеобразовательных предметов. Вольнонаёмный математик Яков Кутерман, которому пришлось изрядно поработать над собой - наш курс превышал «командную» математику в три раза по объёму - под конец наматывал на палец «шпору» и не раз стирал всё и начинал мучить доску заново. Это не мешало ему успевать принести листки с контрольной, написанной в субботу за час до увольнения, и брякнуть их на тумбочку дневального. А там… процентов 50 «пар». Зря курсант вставал за час до подъёма, чтобы успеть «к утюгу», драил до золотого блеска пуговицы, якоря на погончиках и особливо - бляху, чистил заново палаш и выстаивал очередь в парикмахерскую. Фанатки училища, «фрунзачки», на одну-две «галки» в зале Революции, который по субботам они брали штурмом, внимания не обращали. Да и просто потанцевать и не проводить потом девушку до подъезда её дома - неинтересно - «фрунзачки» до поцелуев допускали иногда в первый же вечер. Но не более - и нравы не позволяли, и обстоятельства.
Самые «грозные» предметы, которым студенты издавна присовокупили соответствующие присказки и эпитеты, нас не миновали. И сопромат, после сдачи которого можно, говорят, жениться, и «теория упругости», экзамен по которой мы сдавали по конспектам, и «Теория машин и механизмов» - ТММ («Тут моя могила»).
Обилие предметов и их разноплановость - от технологии металлов до автоматики электроники и теории поля - наводили на мысль, что идеологи нашего образования сами не определились с нашим будущим. А задача, как мы поняли потом, состояла в том, чтобы ликвидировать отставание советского флота от ведущих флотов мира в минно-торпедном оружии. В том, насколько оно велико, наши моряки убедились в первые же дни войны, когда в бухтах Севастополя стали подрываться корабли и суда на магнитных минах, выставленных немцами с самолётов. Прибывшие в Севастополь учёные, в том числе будущий «отец атомного флота» А.П. Александров, и офицеры-минёры, потеряв несколько человек при разоружении мин, снаряжённых «ловушками», докопались до их магнитных секретов и выдали рекомендации по размагничиванию кораблей. Союзники по системе ленд-лиза, предложенной Ф.Д. Рузвельтом, поставили нам неконтактные тралы, противолодочные бомбомёты и гидролокаторы. Во время ВОВ наш флот вынужден был латать «дыры», образовавшиеся в минном деле, главным образом, в период «чистки» военно-морских кадров в 1930-е гг., с чужой помощью.
После войны приходилось надеяться только на собственные силы. О проблемах в области морского оружия возвращённый на главный пост в ВМФ в 1951 г. адмирал Н.Г. Кузнецов подготовил специальный доклад Председателю Совета Министров СССР, продолжив тем самым свои усилия по принятию радикальных мер для укрепления флота. Открытие в 1948 г. минно-инженерного факультета, а в 1951 году - училища инженеров оружия на Московском проспекте - звенья одной цепи. О других начинаниях в этой же области, предпринятых по инициативе Н.Г. Кузнецова, речь пойдет ниже. К сожалению, судьба советского, а потом и Российского флота, зачастую решалась не моряками. Вот и ВВМУИО в 1960 г. прекратило своё существование. Говорят, по ошибке кого-то из Главного морского штаба. Спохватились поздно, а передокладывать боязно.
Инженерная подготовка по минной специальности не улучшается только с переходом от 4- летней к 5-летней программе обучения и с переименованием командного училища в инженерно-командное. Я убедился в этом в Учебном центре подводников, когда сталкивался в процессе подготовки экипажей АПЛ с командирами БЧ-3, молодыми лейтенантами, по вопросам связи торпедных схем ПЛ с БИУС. Они заканчивали командно-инженерные училища.
Большинство наших преподавателей по «гражданским инженерообразующим» предметам и в училище имени М.В. Фрунзе, и в Академии кораблестроения и вооружения имени А.Н. Крылова, при которой мы осваивали программу 4-5-го курсов и занимались дипломным проектированием, а затем и заканчивали в декабре 1953 г., как указано в дипломах, ВВМУИО, работали с нами приватно от солидных ленинградских институтов. В академии такой практики придерживались и тремя годами позже нашего выпуска, когда небольшая группа моих однокашников, и я в том числе, поступили в академию в роли слушателей.
Нам, бывшим «фрунзакам», академики лекций не читали, но профессоры и доктора наук своим вниманием не обделили. Взять ту же теорию упругости. В училище нам читал ее д.т.н. Китовер, а в академии - повторно и более широко - к.т.н., который рассказывал нам про немецкий «орднунг». Фамилию не помню. Мы называли его «Молодым человеком». Он, действительно, был молод, но успел уже поработать в КБ А.Н.Туполева. Доктор читал нудно, на посторонние темы не отвлекался и иногда говорил: «Все стереть!» и начинал писать заново. Кандидат приходил в аудиторию только с классным журналом в руках: «Так, на чем мы остановились в прошлый раз? На тонких пластинах? Поехали дальше…» И летели в стороны осколки мела от выписываемых «Молодым человеком» систем ДУ в частных производных. И всегда благополучно добирался он до конечного результата. У доктора мы сдавали экзамен, пользуясь конспектом лекций, у кандидата - только с помощью справочных формул.
Был и «светлый лучик» среди серого царства мужских пиджаков. Это - Ольга Алексеевна Страхович, 35-летняя вдова известного ученого в области теории машин и механизмов. Кандидат наук, она вела у нас практику. «Друг мой, - говаривала она, ставя «незачет» на очередной эпюре, - вы на меня не сердитесь?» и угощала конфеткой. «Друг» сопел - еще неделя монашеского бытия, но говорил, что не сердится. И не конфетка, а сияющие серые глаза, улыбка на полных губах и статная фигура «Оленьки», как в тайне мы называли ее между собой, даже у самого угрюмого уроженца таежных мест вызывали в ответ улыбку. А один такой медвежатник-сибиряк, очень обеспокоенный мыслью, не пропадает ли эдакое телесное совершенство в туне, однажды в воскресенье, надраив все особенно тщательно, воспользовался приглашением Оленьки посетить ее для дополнительной консультации. Она встретила поклонника ТММ с ленинградским радушием, напоила чаем с пирожками собственного приготовления и… представила капитану 2 ранга из «Дзержинки». Кавторанг находился при тужурке, но что-то в его поведении говорило даже не очень-то искушенному в амурных делах медвежатнику, что за любимую преподавательницу можно не беспокоиться.
Запомнился профессор Гуго Одинг-технология металлов. Его диаграмму состояния сплава «железо-углерод» я помню до сих пор. А еще в памяти - его сострадание на лице, когда я, молодецки отбарабанив ответы на первые два вопроса билета, поплыл на третьем… «Ну же, ну!..» - выражало его честное немецкое лицо. Так, наверное, понукает старая акушерка неопытную роженицу. Но я ничего, кроме того, что рисовали мне ребята с заднего стола на «плакатах», «родить» Гуго Августовичу не смог. Мне попался билет с единственным вопросом, содержание которого я не успел повторить еще раз, встав по своему обыкновению в день «несекретного» экзамена в 5.00. Поэтому, прочитав роковой вопрос, сделал ставку на тактику: «Подход-отход - «пять», ответ - «два», среднее - «удовлетворительно». Гуго крякнул и поставил мне «четверку».
Доктор наук Замыцкий (ТММ) являл собою образ старого питерского интеллигента-меломана. Рассказывал, что, по слухам, Мусоргский любил, когда его фамилию произносили с ударением не на первый, а на второй слог. Интересовался, посещаем ли мы музеи и театры. «Посещаем!» - отвечали мы и в среднем не лгали.
В академии корифеями электроники являлись мичманы-инструкторы. Там мы возились со схемами сконструированных нами же НВ в ходе курсового и дипломного проектирования. Бывало, зайдет в лабораторию начальник кафедры капитан 1 ранга, к.т.н.: «Ну, что, слепые котята, не получается?» Что-то с чем-то соединит - пых! - короткое замыкание! «Петр Петрович (мичману), покажите этим невеждам, как надо!». Материальную часть мы изучали до мельчайших подробностей - до толщины сварного шва и диаметра горловин. При изучении НВ основное внимание уделялось принципу действия: когда какое реле срабатывает и от чего, а вот до характерных неисправностей и причин отказов дело не доходило.
Недавно в воронежском альманахе «Колыбель русского флота», № 3 я с огромным удовольствием прочитал очерки выпускников нашего училища 1957 г. Лариона Бозина и Петра Колядина о торпедистах. Во-первых, очень здорово написано, а, во-вторых, они укрепили мои мысли относительно «крутых» ученых, которые витают в таких заоблачных высотах, что незнание элементарных вещей в своем оружии для них - обычное явление. Тот же начальник минной кафедры в академии был большим поклонником индукционных НВ. Даже в задание на академический диплом по теме «Плавающая мина» он «вклеил» индукционный НВ дифференциального типа. Специалисты поймут, каково мне было при запихивании двух индукционных катушек в корпус плавающей мины и обеспечении ей нулевой плавучести. На других НВ специализировались другие преподаватели. Правда, за небольшой промежуток времени между курсантским и офицерским периодами обучения дела на минной кафедре академии заметно продвинулись вперед. Во все времена блистали Абрам Борисович Гейро, лауреат Сталинской премии за создание авиационной мины-бомбы, адъюнкт кафедры, а потом и преподаватель Григорий Захарович Горовенко и, кажется, Евгений(?) Григорьев, участник разоружения американских мин в Корее. Зубром в вопросах боевого применения минно-торпедного оружия являлся контр-адмирал Борис Алексеевич Денисов, каким-то чудом уцелевший
в 1930-е гг.
В академии группа минеров насчитывала 4 человека: три однокашника по ВВМУИО и один «березовый» инженер-майор, которого при выпуске аттестовали капитаном 3 ранга. Сперва был еще один однокашник, но скоро его отчислили за попытку ночью провести в общежитие даму, с которой они понравились друг другу в ресторане.
Однажды на встрече с руководством факультета я спросил, отчего нас не просвещают по вопросам хранения мин. Замначфака аж покраснел от обиды: «Я думаю, что готовить в академии (!) офицеров для арсеналов - слишком большая роскошь!» (я-то спросил просто так, думая, что уже не увижу это убожество).
До знакомства с очерками Бозина и Колядина я поддерживал эту мысль на все 100% - за шесть лет складской службы в должностях от начальника цеха до начальника склада - наука адмирала Денисова, например, не потребовалась ни разу. Вот с переходом на корабли, и в Учебном центре особенно, она не только пришлась ко двору, но и сыграла определенную роль в моей судьбе. На кораблях мне довелось вкусить и торпедной доли. Через некоторое время после моего прихода в дивизион у нас появились МПК с торпедными аппаратами. Первая же выстреленная СЭТ-40, не пройдя под водой и минуты, выскочила на поверхность и пошла скакать как лающая собака за забором. При этом она еще циркулировала и пыталась нас поразить, но затонула кабельтовых в двух. От «разноса» «сверху» спас снимок, который успел сделать разгильдяй моторист, высунувшись из люка. А торпеду нашли и подняли. Спасибо «стукачу» - на глубине 100 м на Балтике - темная «ночь».
На корабли я пробился, «благодаря» строгачу по партийной линии. Я не совершал столь серьезный проступок (не связанный с материальными ценностями) специально. Просто настолько не дорожил своей береговой должностью, хотя она соответствовала уже погонам с двумя просветами, что не стал воздерживаться от его свершения. Другим путем не вышло. Даже визит к главному направленцу по подводным силам в Москве М.И. Блажину не помог. Опытный кадровик сказал, что я могу рассчитывать на должность командира БЧ-3 большой дизельной ПЛ, но туда я так и не попал. После парткомиссии начальник МТУ базы, благоволивший мне, предложил должность старшего лейтенанта на гвардейском дивизионе ПЛО. Думал, я не соглашусь, а я не только согласился, но и помчался к комдиву гвардейцев улещивать его относительно своей профпригодности. Сомнения его имели основания: капитан-лейтенант 32 лет с двумя «поплавками» и «строгачом» в придачу не выглядел однозначно выгодной фигурой для приобретения. Но он решился. И не прогадал. Через год запальная команда дивизиона прочно оседлала на все пять лет моей службы в гвардии первое место в Таллинской ВМБ. Еще некоторое время спустя комбриг ОВРа стал брать меня с собой на траление по причине большой занятости минера тральщиков выступлениями на конкурсах. Он виртуозно играл на балалайке и не успевал освоить методику составления тральных отчетов. Комдив торпедных катеров выпросил меня на минную постановку, а главный противолодочник флота доверил проверку отчетов по противолодочным задачам всей базы. Конечно, все это требовало времени, но и укрепляло авторитет противолодочников. Тем более, что мы с комбригом начали выступать перед офицерами штаба базы и командирами соединений по вопросам противолодочной обороны. Выступал комбриг, а я готовил чертежи и пояснительную записку. При длительном преследовании ПЛ поисково-ударной группой (ПУГ) ночь, как правило, была моей. Комдив тяжел был на подъем, а командира корабля я отпускал вниз - что «клечететь» обоим?
Многому научился при выполнении задач ПЛО в составе дивизиона. Выдерживание графика атак и их интенсивности, естественно, ложилось на мои плечи, отсюда и управление группой кораблей. Постепенно освоил и «азы» управления кораблем. Самым сложным элементом была швартовка кормой с отдачей якоря. Жутковато поначалу становилось «переть» под двумя машинами на стенку, а под одной - корму заносило под действием реакции винта.
Мы любим обезьянничать на американский манер. Вот ввели гражданского министра обороны. Пока рано судить, что из этого произрастет на российской почве с ее традициями низкопоклонства. Вспоминается печальный опыт прошлого, когда высокопоставленные лица в пиджаках куролесили в роли Верховных Главнокомандующих - Хрущев, Ельцин, а генералы и адмиралы щелками каблуками. Те же, кто не щелкал, уходили «под шляпы».
Но есть у американцев вещи, которые неплохо бы и позаимствовать. Еще в бытность противолодочником я приобрел книгу американского адмирала, начальника разведки ВМФ. Привлекла, помимо прочего, мое внимание история его карьеры. Продвигаясь по ступеням своих деликатных должностей, он в промежутках между ними успевал покомандовать последовательно эсминцем, крейсером и линкором! Ясно, что все его переходы тщательно планировались сверху. Но как сие выглядело в деталях, даже представить себе не могу. А «квартирный вопрос»?! Вот Петр Колядин обиделся на моего близкого товарища по атомному флоту Анатолия Павлова, вице-адмирала и Героя - увы, уже ушедшего от нас. Анатолий Иванович как-то назвал Колядина «сухопутным капитаном 1 ранга». Знаю, что торпедисты-выпускники ВВМУИО, более всех других узких специалистов-минеров перелопатили морской и озерной воды. Тем не менее, выходить в море в качестве члена какой-нибудь комиссии или штатного корабельного офицера, а, тем более, командира корабля, это две большие разницы. Пока кораблями командуют люди, а не роботы, командир корабля останется кандидатом № 1 в адмиралы. Этот принцип сохранялся и в царском флоте. А вот в российском его вдруг грубо нарушили.
Не все совершенно в нашей системе присвоения званий. Вот пример из истории ВВМИОУ:
Заборский Владимир Васильевич, выпускник 1957 г., артиллерист. В 1964 г. окончил Военно-морскую академию (ВМА), в 1976 - заочную адъюнктуру при ВМА и в 1984 - Академические курсы подготовки руководящего состава ВМФ. И все - с отличием, в основном. Блестящая подготовка для будущего адмирала эпохи НТР! И характер службы соответствует: 20 лет - на кораблях и в штабах плавающих соединений. Да еще каких - 7 лет на 5-й Средиземноморской эскадре - на «мушке» у флота США! Три солидных ордена. Был в «отеческом поле зрения» самого Главкома ВМФ. А результат? Начальник отдела в Оперативном управлении ГШ ВМФ, капитан 1 ранга!
Интересную картину представляет собою статистика прохождения службы офицерами нашего, первого, выпуска инженеров оружия по минно-торпедной специальности. Выпустились в декабре 1953 г. 87 инженер-лейтенантов корабельной службы. Известна судьба 74 человек. Их распределили: 46 человек (62%) - на арсеналы и склады; 6 (8%) - в военную приемку; 4 (5%) - НИИ, СКТБ; 7(9%) - в учебные заведения; 11 (15%) - в спецчасти по сборке ядерных ГЧ («синие»). На корабли - 0,0%
Финал службы: в системе хранения осталась половина из начинавших. Другая половина «перетекла» в КПА и в «науку», соответственно - 8 и 14 человек. Двое - мой друг Игорь Глазков и я - «пробились» в плавсостав с последующим переходом в КПА (Глазков) и в Учебный центр экипажей атомных подводных ракетоносцев. Я вынужден был перейти из-за того, что оставаться в звании капитан-лейтенанта, хоть и с приставкой «гвардии», при академическом образовании становилось уже просто неприличным.
Еще некоторые цифры: 23 наших однокашника закончили Академию вооружения и кораблестроения имени А.Н. Крылова (в 1960 г. объединилась с ВМА имени Ворошилова). Капитанами 1 ранга из них стали только 14 человек. Зато 10 «моряков» и 5 из «синих» получили погоны капитанов 1 ранга (полковников) без академии - преимущественно ученые, военпреды и преподаватели. Один из «синих» дослужился до чина генерал-майора. Адмирала за всю историю существования ВВМУИО заслужил лишь один инженер минно-торпедной специальности, выпускник ВВМУИО 1956 г., Ростислав Оленин, служба которого прошла, в основном на научно-исследовательском испытательном полигоне (Ладога). Стал его начальником и контр-адмиралом.
Немало наших товарищей добились успехов в науке: Борис Пронозов - доктор технических наук, Владимир Цаубулин - профессор, 8 - к.т.н. Около 20% однокашников сохранили верность арсенальной стезе и пришли к финишу каперангами.
Тяжело, пригревшись на берегу под теплым бочком боевой подруги, переходить на корабли. Нелегко было бросать и ПЛО, когда чего-то уже в этой области и в морском деле добился. Неожиданной для меня явилась похвала от офицера штаба базы на День флота, когда он в присутствии наших жен показал на меня пальцем и сказал: «Вот настоящий моряк!»
Как-то осенью мы возвращались из Балтийска в Таллин и по пути прихватили на борт делегатов флотской партконференции. Короткая и злая балтийская волна заставила бывшего командира эсминца просидеть со мной на мостике. На эсминцах такой качки не бывает, а я вообще не укачиваюсь. Вот и прокомандовал ПУГом всю ночь. Не скрою: очень приятна была похвала от старого морского волка. Но, как говорил лермонтовский Грушницкий: «О эполеты, эполеты! Ваши звездочки, путеводительные звездочки…».
И вот тут я должен добрым словом вспомнить и наше училище, и академию. Они мне оказали конкретную помощь в устройстве на преподавательскую должность. Свою роль сыграл и академический диплом, но главным явилось умение осваивать новые области науки и техники. Мой приход в Центр совпал с появлением на атомных ПЛ вычислительной техники и БИУСов. Обучением экипажей в этой малознакомой на флоте области занимались сразу два цикла - торпедный и вычислительный. Торпедисты имели командирское и торпедное прошлое, вычислители - бывшие «дзержинцы»-автоматчики. Между теми и другими часто возникали конфликты: торпедисты не хотели иметь дело с алгоритмами решения задач, вычислители неуверенно себя чувствовали в теории боевого маневрирования и торпедной стрельбы. Моя теоретическая подготовка и практические навыки в атаках морских объектов были в такой обстановке весьма кстати. После некоторого раздумья командование решило мудро: перевести меня к вычислителям старшим преподавателем. Довольны были все: торпедисты избавились от алгоритмов, вычислители заимели «мастера торпедных атак», а у меня открылась, наконец, прямая дорога к каперанговским погонам.
Анализируя свою «карьеру», я сделал вывод, что единственным званием, полученным мною без «запинки», явилось звание капитана 1 ранга. Я вел курс «Боевого использования БИУС» с группами командования и наезжавшими к нам «персонами» на уровне Зам. Министра Обороны, командующими флотами, которые раньше со «стратегами» конкретно не встречались, например, с адмиралом И.М. Капитанцем после назначения его командующим КСФ. Была однажды группа из 18 адмиралов-надводников во главе с НШ КТОФ. Уже в бытность начальником цикла докладывал самому С.Г. Горшкову суть обучающего устройства по выходу в торпедную атаку с использованием БИУС. Устройство разработали молодые преподаватели цикла, выпускники ВВМУРЭ им. А.С. Попова, уже послужившие на РПКСН. Написал и издал два учебника по боевому использованию БИУС, которые были включены в корабельную библиотеку подводных «стратегов» (теперь - АПРКСН и ТАПРКСН). Каждый экипаж, обучавшийся в Центре, забирал такую библиотеку на флот. Участвовал в испытаниях и приемке от промышленности двух «Тайфунов» и одного - проекта 667БДРМ, что заняло шесть навигаций.
Прослужил 38 «календарей». Имею орден «За службу Родине в ВС СССР» III ст. Службой и званием доволен. Немного жаль 6 лет, потерянных в арсенале и складе. Мне они ничего не дали, но служба эта нужная…