Последний рейс «Василий Чапаев» совершал в конце марта 1942 г. из Поти в осажденный Севастополь. Я был военным комендантом судна, воинское звание - лейтенант. Мы везли лошадей - перебрасывали тылы дивизии, доставленной в Севастополь раньше. Приняли также фураж, продовольствие, боеприпасы. На палубу погрузили несколько 75-мм полевых пушек, грузовых машин, бензозаправщиков и тягачей. Последними погрузились красноармейцы и краснофлотцы маршевых рот, человек 200. Красноармейцы пожилые, мобилизованные на Кавказе, многие по-русски не говорили. Краснофлотцы - их было человек 20 - из полуэкипажа, после госпиталей. Командного состава (тогда не говорили офицерского) было мало - человек 5. Запомнилась супружеская пара - младший лейтенант и его жена, оба в морских шинелях. Команда «Василия Чапаева» состояла из гражданских матросов, и для обслуживания двух наших 45-мм пушек несколько краснофлотцев, но для ведения огня их не хватало. И прислуга пушек пополнялась судовыми матросами. Капитан судна Петр Иванович Степанов был назначен на эту должность недавно, взамен убывшего к новому месту службы прежнего капитана. До этого он был на «В.Ч.» старшим помощником. Несмотря на свою молодость, П.И. Степанов обладал большим опытом. Немало трудных плаваний совершили мы под его командованием. У экипажа судна он пользовался большим уважением. Судном управлял хорошо, как в море, так и в порту при швартовке, которая нередко производилась в сложных условиях: знаменитый ураганный ветер - новороссийская бора, лед у причала в Камыш-Буруне, отсутствие буксира, а ведь у «В.Ч.» был только один винт… И всегда Петр Иванович принимал смелые решения и выходил из трудного, а порой и опасного положения. На судне был штатный помполит И.И. Сокальский, тоже опытный моряк и уважаемый командой человек. И он много сделал для сплочения команды и воспитания матросов. Поход предстоял трудный. Немцы осуществляли плотную блокаду Севастополя. Но на этот раз нам в охранение дали эсминец «Шаумян», которым командовал опытный командир - капитан-лейтенант С.И. Федоров. А ведь мы, чаще всего, ходили в охранении сторожевых катеров (СКА) типа «Морской охотник» (МО), а то и вообще без охранения. На судне плохо было с наблюдением, по штату и расписанию на походе - один наблюдатель, и визуальной связью. Азбуку Морзе знал только радист, а семафорную азбуку - только один матрос - Ковалев, самый опытный матрос судна. Поэтому мне часто приходилось выполнять функцию сигнальщика (все выпускники ЧВВМУ хорошо знали обе эти азбуки). А однажды знание семафорной азбуки спасло мне жизнь. Это случилось утром 31 декабря 1941 года при заходе судна в Севастопольскую бухту под сильным артиллерийским огнем крупнокалиберной немецкой батареи, расположенной у деревни Любимовка севернее Севастополя. Сильный шторм задержал нас тогда на переходе из Новороссийска, и мы не успели подойти к Севастополю в темное время суток. Стрельба противника сопровождала нас от Херсонесского маяка до боновых ворот в бухту, а по времени - более получаса. И вот, когда мы приблизились к входу в бухту, нас стал вызывать семафором пост СНИС на крыше Константиновского форта. Матрос Ковалев стоял на руле, так как наше движение было очень сложным - идя по Инкерманскому створу, нам иногда приходилось обходить выставленные немецкими самолетами магнитные мины, места падения которых были засечены береговыми постами. Снаряды поднимали высокие всплески, иногда в непосредственной близости от судна. Матрос Ковалев стоял на руле, поэтому я взял семафорные флажки и, стоя на левом крыле мостика вплотную к парусиновому обвесу, начал делать нижние отмашки - «принимаю». Но мои флажки были на фоне обвеса, и сигнальщик поста их не видел. Поэтому он сделал мне знак: «Поднимитесь выше». Я взобрался на поручень мостика и, удерживаясь левой рукой за тентовую стойку, повторил сигнал «Принимаю». Теперь мои флажки были на фоне неба, сигнальщик их хорошо видел, и он стал писать семафор. Когда я принимал семафор, вблизи упал очередной снаряд. Поднялся высокий всплеск, меня обдало водой, но семафор я принял. Он гласил: «Капитану. Швартуйтесь к Минной пристани». Я спустился с поручня. И тут увидел в парусиновом обвесе большую дыру от осколка только что разорвавшегося снаряда. Дыра приходилась как раз напротив моего живота. Так семафорная азбука спасла мне жизнь. В том памятном рейсе мы привезли в Севастополь дивизион гвардейских минометов - «катюш», смонтированных на больших трехосных грузовых машинах. В те дни немцы вели наступление на Севастополь, и «катюши» очень помогли его отразить. Навсегда запомнилась мне та новогодняя ночь: вся в сполохах ракет, зареве пожаров, вспышках разрывов снарядов, а на обратном пути «В.Ч.» вывез из Севастополя несколько сот раненых. Их погрузкой руководил полковник медицинской службы М.З. Зеликов, которого я хорошо знал по парусным гонкам - Зеликов был прекрасным парусником… Однако вернемся к последнему рейсу «Василия Чапаева». К полудню 19 марта все приготовления к походу были закончены. Я успел побывать в городе и купить для друзей в Севастополе подарки: полсотни лимонов и десять бутылок кавказского вина «Александроури». С наступлением темноты, следуя за эсминцем, соблюдая полную светомаскировку, мы покинули Поти. Видимость была плохая, и едва судно прошло брекватер, затемненный город тотчас растворился в темноте. В соответствии с полученными указаниями наш курс был проложен не прямо на Севастополь, а сначала на вест, потом на норд-вест. Повернуть на норд мы должны были только на меридиане Севастополя.
Дополнительно к нашему скудному наблюдению мы организовали наблюдение из краснофлотцев маршевой роты, но они были слишком легко одеты - в обычные флотские шинели, и стоять на холодном ветру было очень трудно. Обе наши пушки были изготовлены, боезапас подан, и у каждой пушки находился один комендор, попутно осуществляя наблюдение. Они менялись каждые два часа. На всем переходе нас сопровождала плохая погода: сильный ветер, большая волна, плохая видимость. Временами шел снег, порой полностью скрывая идущий впереди эсминец. Но иногда в облаках появлялись просветы, из-за чего нас мог обнаружить воздушный разведчик. Незадолго до захода солнца второго дня плавания нас встретили два катера МО, высланные из Севастополя для усиления нашего охранения. Они заняли места справа и слева на траверзных курсовых в пяти кабельтовых. «Шаумян» продолжал следовать впереди на таком же расстоянии. Близилась ночь. Нас продолжало беспокоить место судна - скоро севастопольское минное поле, и надо точно войти в минный фарватер, а дальность видимости створных огней у мыса Фиолент была небольшой. После захода солнца стало быстро темнеть. На западе еще наблюдалась светло-розовая полоса неба, а его восточная часть была затянута черными тучами. Капитан с лоцманом спустились в штурманскую рубку, чтобы взглянуть на карту, на ходовом мостике остались старший помощник, я и вахтенный матрос-наблюдатель. Нас все время мучила мысль: как только появятся звезды, произвести астрономические наблюдения, пока линия горизонта была еще годной. И вдруг я увидел в разрывах туч на востоке довольно яркую звезду. Быстро навел на нее секстан и стал опускать ее отраженное в зеркале изображение на уже начинающий терять свою четкость горизонт. Звезда быстро скользила по черной туче, и когда я уже подводил ее к горизонту, скользнув левым глазом мимо трубы, я вдруг увидел на воде довольно большой, тускло освещенный закатной зарей всплеск. Белый, с розоватым оттенком, он довольно четко выделялся на фоне черной тучи. Самолет - это был «Хейнкель-111» - с ревом пронесся над мачтами, а мы - капитан уже был на мостике, вцепившись руками в поручень, напряженно смотрели на воду теперь уже по корме - судно быстро шло влево. Я так и не увидел следа торпеды. Мешала волна, да и темно уже было. Как позже выяснилось, не видели его и другие наблюдатели. И, когда мне подумалось, что торпеда прошла мимо, в районе кормы раздался взрыв. Судно вздрогнуло, и корма на мгновение приподнялась, а у правого кормового подзора поднялся столб воды. Первым опомнился капитан. - Быстро в корму! Осмотрите пробоину! - крикнул он старпому. Старпом на руках скользнул вниз по поручням крутого трапа. События развивались стремительно, счет времени пошел на секунды. Из машинного отделения старший механик доложил: - Стоим по колено в воде. Вода быстро прибывает! Потом выяснилось, что вода хлынула в машинное отделение по разрушенной взрывом дейдвудной трубе. Получив доклад старшего механика, капитан дал команду: - Покинуть машину! Между тем судно стало заметно оседать кормой и крениться на правый борт. Вернувшийся на мостик старпом доложил, что в районе четвертого трюма пробоина, размеры которой больше нашего судового пластыря. Да и подводить его времени уже не было. Уже затоплены третий трюм и машинное отделение. Дифферент на корму и крен на правый борт нарастал, и судно тонуло. И капитан отдал команду: - Шлюпки на воду! Всем покинуть судно! На судне было четыре шлюпки. По две на обоих бортах. Спускали шлюпки матросы судна под руководством боцмана. Работали спокойно, и никто из них не пытался сесть в шлюпку. С правого борта спустили нормально, посадили в них «пассажиров». На левом борту было труднее, т.к. инстинкт самосохранения влек на высокий борт. Но труднее всего было спустить самую малую шлюпку, в которую капитан приказал сажать женщин. Их на судне было девять: буфетчицы, уборщицы, радистка Таня, присланная на практику из Баку, и жена третьего помощника капитана судовой доктор Люда. Еще было двое детей: двухлетний Слава - сын Люды и третьего помощника капитана Ивана Миновича Церцеки, и юнга, которому было лет десять. Со спуском этой шлюпки задержались - скопившиеся на спардеке красноармейцы затрудняли работу.
Спасать прежде всего женщин и детей! Этого требовали извечные морские традиции. Руководить посадкой в эту шлюпку капитан поручил мне, и это морально было очень тяжело. Оставлять женщин одних на шлюпке нельзя, и мы посадили в неё двух мужчин - мужа Люды и младшего лейтенанта - моряка, мужа «пассажирки». Он стоял рядом со мной на спардеке и молча смотрел на посадку. Его жена, находясь уже в шлюпке, попросила меня: - Разрешите посадить моего мужа! Я разрешил. А когда шлюпка была на плаву, они подобрали из воды старшего механика судна. - Прощайте! - кричали нам женщины. Во время посадки, спуска и уже на воде они вели себя мужественно, не было ни малейших следов паники. Люда крепко прижимала к груди закутанного Славку и говорила ему: - Слава, дорогой, мы сейчас будем кататься. А юнга при посадке женщин убежал. Он считал себя мужчиной и не желал воспользоваться шлюпкой, предназначенной для женщин. И уже в воде его обнаружили два матроса, плававшие рядом. Они помогли ему взобраться на какой-то деревянный обломок, за который и сами удерживались. Всех троих подобрал катер МО. На всех находившихся на судне людей пробковых поясов (спасательных нагрудников) явно не хватало. Очевидно, последний из их стопки на мостике я увидел в руках матроса Ковалева. Он собирался надеть его. Но тут из радиорубки прибежала радистка Таня (бегала за паспортом). Пояса у нее не было, и тогда Ковалёв отдал Тане свой пояс, помог надеть его и завязал на ней тесемки. Корабли охранения к судну не подходили. Судно тонуло и могло опрокинуться. А еще командиры МО, очевидно, боялись, что от хлынувших на их палубы людей катера потеряют остойчивость и могут перевернуться. Они подбирали людей со шлюпок и из воды. Итак, шлюпок и спасательных поясов на судне больше не было, на кормовой части уже гуляла волна. - Быстрее отплывайте от судна, а то затянет в воронку! - кричал с мостика в мегафон капитан. Люди сыпались в воду со всех сторон. Крен достигал уже предельной величины, когда старпом обратился ко мне: - Давай спустимся к тебе в каюту, выпьем по стакану вина! Он знал об «Александроури», а идея выпить стакан вина перед тем, как прыгать в холодную воду, была совсем неплохой. Но положение судна было такое, что я отказался. - Ну, тогда я спущусь один, - сказал он и скользнул вниз. В мою каюту он, однако, не попал, в коридоре было темно, а под ногами плескалась вода. Но и вернуться на мостик было непросто, только после нескольких попыток он нащупал трап наверх. Вина он так и не выпил, но зато нашел два пробковых пояса, споткнувшись о них. Поднявшись наверх, он один пояс отдал мне. Теперь нас на мостике было четверо: капитан, помполит, старпом и я. - Есть еще кто-нибудь на судне? - громко, несколько раз крикнул капитан. В ответ донеслось только ржание обезумевших от страха лошадей. - Прыгайте! - сказал капитан. - Я последний. Тогда помполит подошел к высокому левому крылу и прыгнул. Мы видели, как он зацепился ногами за щит отличительного огня. Перевернулся, ударился головой о борт, упал в воду и не всплыл. Учтя этот печальный опыт, старпом спустился на верхнюю палубу, и тоже с левого борта, на корточках. Как на салазках с горки, съехал в воду. Мы с капитаном решили прыгать с правого крыла мостика, теперь приблизившегося к воде, обнялись, попрощались. - Скорее, времени нет, - сказал Петр Иванович. Я уже был готов, стоял без ботинок, пробковый пояс надет поверх кителя. А шинель просто накинута на плечи - было холодно. Капитан подождал пока я всплыву, и тоже прыгнул, но этого я уже не видел. Стараясь отплыть от судна, я понял, что не успеваю, но судно перестало валиться на меня и стало вертикально носом вверх. По верхней палубе, обрывая найтовы, покатились погруженные на нее машины, высекая из железной палубы ярко сверкающие искры. Судно стало быстро погружаться и скоро ушло под воду. Затягивающего влияния «воронки» я не ощутил, видимо, отплыл уже на достаточное расстояние. И только после того, как транспорт исчез под водой, я нашел в себе силы отвернуться и поплыл, стараясь разглядеть в темноте охотник. И вдруг я почувствовал, как кто-то крепко схватил меня сзади за шею. Я попытался вырваться, но руки схватившего меня человека сжали мою шею с необыкновенной силой. Я и просил, и требовал отпустить и обещал поддержать, но все было напрасно. У утопающего в это время срабатывает только инстинкт самосохранения. Мой пробковый пояс двоих не держал, и мы оба неоднократно погружались с головой. Я задыхался - горло было крепко сжато, силы мои слабели. И тут я вспомнил, как еще на первом курсе училища инструктор по плаванию Евдокимов учил, что в таком случае нужно, набрав воздуха, тонуть вместе с ним. Я так и сделал, и мы оба стали погружаться. И пальцы утопающего постепенно разжались. Запас воздуха у меня еще был, и я всплыл на поверхность. Рядом никого не увидел - было темно, да и волны были большие. Человека того я так не увидел. Что с ним случилось, не знаю. Скорее всего погиб. Но вот и охотник. Трудно было подняться на него. Но в конце концов меня подняли на его палубу. Здесь меня поместили в машинное отделение, где я согрелся. Охотник еще долго в темноте подбирал людей. Так на борту МО-051, которым командовал мой однокурсник по училищу лейтенант С.А. Бычков, мы прибыли в Стрелецкую бухту Севастополя. Здесь подобранных обоими катерами и эсминцем обогрели, оказали всем медицинскую помощь, а затем поместили в госпиталь. Из 46 человек экипажа «В.Ч.» погибли тогда 14. В их числе помполит Сокальский И.И., 3-й механик Герчев Н.Н., механик Фомин В.Г., боцман Крылов М.С., 2-й помощник капитана Лотенко Ф.М. и матрос Ковалев (фамилии остальных погибших, и тем более перевозимых военных, мне установить не удалось). Капитан «В.Ч.» Петр Иванович Степанов, последним покинувший судно, был подобран тем же МО-051, который подобрал меня. В Севастополе мы были недолго, примерно неделю. За это время мы с капитаном два раза побывали в штабе флота, а потом эсминец «Свободный», возвращаясь из Севастополя после очередного боевого похода, доставил нас в Новороссийск. В штабе флота наши действия при атаке торпедоносца были признаны правильными. А торпеда, несмотря на наш маневр уклонения, все же попала в судно. Дело в том, что обнаружили мы самолет поздно. На фоне черной тучи самолет был незаметен. Радиолокации тогда на кораблях не было. Только одна РЛС была на крейсере «Молотов». Не только мы, но и охотник, находившийся справа, обнаружил самолет только после нашего поворота. А эсминец «Шаумян» не стрелял, т.е. он самолет при его атаке не видел. Летчик же на фоне алой полосы закатного неба нас хорошо просматривал. Кроме того, в штабе флота начальник отдела Военных сообщений капитан 2 ранга Литвиненко высказал предположение, что торпеда была самонаводящаяся на шум винтов. Уже несколько транспортов были поражены именно в корму. А в ночь на 3 августа 1942 года попадание торпеды в корму получил и крейсер «Молотов», на котором я служил после «Василия Чапаева». И еще следует сказать, что на кораблях, и особенно на торговых судах, была слабая противовоздушная оборона, а также не хватало спасательных средств. Так погиб транспорт Черноморского пароходства «Василий Чапаев», совершивший с начала войны много трудных боевых походов, ходил в осажденные Одессу и Севастополь, участвовал в Керченско-Феодосийской десантной операции, последним из транспортов под огнем артиллерии противника 15 января 1942 года, приняв большое количество раненых, покидал Феодосию, доставлял на фронт воинские грузы, вывозил раненых, подвергался артиллерийским обстрелам и атакам с воздуха. И всегда личный состав «Василия Чапаева» действовал умело, проявлял стойкость и героизм. К сожалению, многие подвиги гражданских моряков транспортного флота преданы забвению, и это является большим пробелом нашей исторической литературы. И этот пробел надо восполнить. А возможности эти с каждым годом уменьшаются. Во время Великой Отечественной войны погибло много судов торгового флота. Только на подходах к Севастополю погибли 8 крупных судов, три судна погибли в самом Севастополе и семь в Феодосии. Быстро летят годы, не успеваешь отсчитывать. Вот уже больше половины века минуло, как погиб «Василий Чапаев». Но в последнее время воспоминания, казалось бы, давно забытого прошлого посещают меня все чаще. Отдельные эпизоды и образы боевых друзей длинной чередой вновь проходят передо мной. То посадка женщин в последнюю шлюпку, то картина погружающегося вертикально «Василия Чапаева» и длинные искры, сверкающие в ночи на его палубе, то я вижу спокойное лицо матроса Ковалева, отдающего свой пробковый нагрудник радистке… А иногда мне грезится наш общий любимец Славка. Отчетливо вижу его пухленькие щечки, и как Люда во время обеда в кают-компании, покормив, отпускает его, и он бегает у нас за спинами. А мы, зная его привычки, садимся за стол поближе к краю дивана, чтобы оставить пространство для его любимого занятия. Где-то он теперь? Как сложилась его судьба?
|