Анатолий КРАСНОВ
*  *  *
Тобой написана картина,
Тебя измучила она,
Под пеплом критики и сплина,
Она была погребена.
Не округляя панораму
Эпохи и ее дела,
Она не вписывалась в раму,
Что ей назначена была.
…Когда идут по душам танки,
Когда в умах чинят разбой,
Не надо вписываться в рамки
Своей работой и судьбой.
*  *  *
Когда открылась взору
полусфера

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Ночных небес и тайнопись
светил,
Чей смысл неведом
со времен Гомера,
А странный ход Коперника
смутил;
Когда ничто не раздражало
в Марсе,
Как ни в какой планете
иль в звезде,
И все они, в отдельности
и в массе,
Лишь часть того,
что далее везде;
Когда пройдя века путем
сознанья,
Я побывал с Армстронгом
на Луне,
Где вечный прах
и вечное молчанье,
Лишь разуму понятные вполне;
Тогда представил
я на миг несчастный,
Что выжжены земные голоса,
И холодом безжизненным,
ужасным
Дохнуло, и прочел я небеса.
ДРЕВНИЙ ЗАВЕТ
Их прадедов и дедов оболги,
Войди в их дом
С лукавыми речами,
Отравою насыти
Их мозги
И овладей
Их страшными мечами.
В степь отгони их славу,
Их коней,
Купи князей
И златом, и коварством...
И тихо дожидайся
Лучших дней,
И плод падет,
Что звался
Государством.
*  *  *
Как и встарь, ни за кем не бегу,
Хоть явились пророки иные.
И никак я принять не могу,
Что сменились понятья земные.
Красота опрокинута в прах
И воспеты уже не богини,
Не мадонна с дитем на руках,
А продажные девки в бикини.
И уже угрожают сумой
И тюрьмою не ставшим толпою…
Боже мой, боже мой, боже мой,
Что случилось,
Отчизна, с тобою?
*  *  *
Выйдет мир из безумного плена,
Сколько б дьявол тому
ни мешал, -
Упованье на золото бренно,
Ибо золото - слабый металл.
Нет огня без него, как без дыма,
И хотя у тиранов в чести,
Ни Египта, ни наглого Рима
И оно не сумело спасти.
Раскаленное небо Востока
Над тоскою гигантских колонн…
Как отсроченной местью,
жестоко
Бомбы сыплются на Вавилон.
И какие ни пелись бы гимны
В оны годы иль в новые дни,
Все равно все империи гибнут,
Ибо все смертоносны они.
*  *  *
Всем нужен сладостный успех
И власть словесных вил…
А говорят о травле тех,
Кто всех других травил.
«Страна моя, ты вся в огне», -
Вдруг слышится мотив…
И гибнут мальчики в Чечне
Вдали от русских нив.
Они стократ прекрасней вас
Трагической судьбой.
Но кто до них взорвал Кавказ
Изменой с болтовней?
Кто развалил на сто земель
Державную страну,
Продал мечи, сломал свирель,
Восславил сатану?
Кто, словно осы, гнезда вил
Всех злых своих забот
И каждый день и час травил
Отчизну и народ?
*  *  *
Знать, проявилась
суть холопья, -
Сгибаться генами в дугу…
Он крепость сдал,
Мечи и копья
Достались наглому врагу.
Как пес паршивый,
Повсеместно
Отвергнут он своей страной…
Ему повестку шлет небесный,
Да что-то медлит
Суд земной.
*  *  *
За то, что не червь и не рыба,
Чтоб лишь извиваться и есть,
Опять говорю я спасибо
За то, что как созданный, есьм,
За то, что мой путь невозвратен
Туда, где свершений итог…
Хоть дьявол ко мне беспощаден,
Но все-таки милостив Бог.
ДОМ
Сусальной листвы позолота,
Вот-вот и зажгут фонари.
И дом этот кажется желтым
При свете вечерней зари.
Охраны и сигнализаций
Тут высшего класса подбор
И множество ассоциаций
Рождает обыденный взор.
Там кто-то кому-то на блюде
Несет свой рескрипт боевой…
Живут в нем обычные люди,
Но что-то у них с головой.
В их мыслях тяжелых, поточных,
Рожденных больной тишиной,
Полеты гигантов полночных
И взрывы, и хаос земной.
Сгорают и Рубенс, и Джотто,
И падает рыцарь с коня…
И дом этот кажется желтым
При свете безумном огня.
*  *  *
Наверное, внутри ядра
Атомного, по нашим меркам,
Не бьют зари прожектора,
А все во мгле бездонной меркнет.
Его не кинешь на ладонь,
Чтоб рассмотреть
смятенным оком,
А где хранит оно огонь,
Где тайный ход к его истокам?
Начало где?..
Каких начал
Ты снова ищешь, разум
вольный?
Ведь кто-то снова накачал
Себя отравой алкогольной -
Уничтожать, хотеть и сметь
Пустить разбой по белу свету…
Ни в чем, таящим тьму и смерть,
Огня божественного нету.
*  *  *
Хоть не приличествует сану
Впадать в угодливость и лесть, -
Всегда платили за осанну,
Как это делают и днесь.
Как будто нет иной отрады,
Чем славить Бога на земле, -
И мзду приемлют, и награды,
Не вдруг шмыгнут навеселе;
Потом, в служебные минуты,
Придут с молитвой ко Христу,
Хотя, наверно, помнят смутно,
Каков он был, Христос, в быту.
*  *  *
В том никакой вождям обиды,
Что ныне - мысленно -
в седле, -
Не бюсты и не пирамиды
Являют вечность на земле.
В большом ли,
в малом ли народе,
Для всех везде единый свет:
Бессмертье есть,
Оно в природе,
Оно в движении планет.
Игорь СМИРНОВ
*  *  *
Словно птиц голодных стайки
люди праздные снуют.
Продают трусы и майки,
сувениры продают.
А на майках красным, синим
- Вам каким?
- Простите, сэр!
Вижу надписи:
«Россия»,
«Петербург», «СССР».
И - берут.
Цена - не слишком.
И подходят без конца.
Я решил спросить
мальчишку,
боевого продавца.
Он товар хвалил красиво,
на особенный манер:
- Что в ходу сейчас,
«Россия»,
«Петербург», «СССР»?
- Вы, видать,
не зря спросили.
«Петербург» берут всегда.
Что касается «России» -
с ней какая-то беда,
покупают очень редко,
все берут «СССР».
То ли чтят умерших предков,
то ли вкус у моды сер,
не по нраву им живое,
по прошедшему скорбят.
Только что здесь были двое
наших питерских ребят…
*  *  *
Снова врут метеосводки.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Чайки носятся в тоске.
Перевернутые лодки
ждут погоды на песке.
На цепях покорно дремлют,
словно хилые рабы
тех людей, что врыли в землю
почерневшие столбы.
Все, видать, боятся лиха,
любят штили и уют…
Если станет в море тихо,
эти лодки раскуют.
Обретут они свободу
покачаться на волне…
Бытие, как у народа,
впрочем, сносное вполне.
*  *  *
Признаюсь, все-таки не зря
попал в пансионат «Заря»
благодаря СОБЕСу.
Плутал все дни по лесу.
Не напрягая личных жил,
я там с женой безбедно жил
не думая о пище,
не тратя денег тысчи.
Видать, о том, что я не Крез
всевышний клерк
донес в СОБЕС.
Земные вряд ли власти
Ко мне питали страсти.
Я ел, гулял и спал, ей-ей,
не помня дат, не зная дней,
и ровно две недели
не помышлял о деле.
ВОСПОМИНАНИЕ
О ПРОФЕССОРЕ ТАНАКО
Переводчик -
кореец по имени Ким.
Мы сидим на циновках
за чашками чая.
Прямо с моря и - вот…
Перепадом таким
я немножко смущен,
сам себя уличая.
А майор - комендант -
улыбаясь молчит.
В этом домике
он не впервые, однако…
- Если люди больны -
врач обязан лечить, -
замечает хозяин,
профессор Танако.
Занавески лениво
колышется шелк.
Облака не спеша
поднимаются в гору…
Нам известно о просьбе.
Он сразу пришел
в русский госпиталь,
срочно развернутый в Тору.
Говорим обо всем:
о родных городах,
об искусстве и жизни,
о дальнем и близком…
Мы с японским, увы,
отродясь не в ладах,
мы на русско-корейско-
немецко-английском,
да на жестах,
которые вечно верны.
Вспоминаем
своих и японских красавиц.
Одного не касаемся только -
войны.
Почему-то войны
мы тогда не касались.
Только в ткани беседы
запомнилась нить:
он сказал -
словно думая вслух
перед богом: -
Я Россию ни в чем не могу
обвинить.
К сожаленью, мы сами
повинны во многом.
И еще, при прощанье,
на узком крыльце: -
Я читаю о вас в медицинских
записках.
Вы смогли у детей побороть ТБЦ!
Нам до этого времени очень
не близко.
Он таким и стоит у меня на виду,
недоступный
причудам забвенья трясины…
Осознали ли мы
в сорок пятом году
до конца
исступленную боль Хиросимы?
Нужно было чуть-чуть
отодвинуть года,
Чтобы нас пронизала
убийственность мрака…
Среди ночи бессонно
лежу иногда
и мучительно думаю:
жив ли Танако?