ВОЗВРАЩЕНИЕ

Поэма
1.
Он стоял у ворот
порыжевшего старого дома,
Где родился и рос,
где играл в чехарду во дворе.
Было памятно все,
было все до деталей знакомо.
Будто вьюга не жгла,
и пожар мировой не горел.
Но четыре нашивки
на рваной его гимнастерке,
Да морщины, да пыль,
что не смоется долго с лица,
Говорят о дороге,
тернистой, печальной и горькой,
Говорят о труде,
о тяжелой судьбине бойца.
Он сражался достойно.
Сверкают четыре награды.
Он прошел от Кавказа
до серых балтийских низин.
Он сперва получил дорогую
«Медаль Сталинграда»,
И поэтому смог получить он
«Медаль за Берлин».
В прокопченных землянках,
на кратких походных привалах
Думал он о Победе,
о мирном цветенье страны.
Путеводной звездой
эта светлая дума сияла
На зловеще-багровом,
задымленном небе войны.
Думал он, что сейчас же -
торжественной, легкой, открытой
Станет новая жизнь, станет
ясной, большой, молодой.
Думал он, что нелепые
грязные мелочи быта
Навсегда-навсегда смоет
чистой весенней водой.
2.
Он вернулся домой.
Долгожданные первые встречи.
Бесконечных рассказов,
улыбок и слез вечера.
Он бродил по проспектам,
он слушал беседы и речи
И решил: отдохнул,
приниматься за дело пора.
Но куда ему деться?
В какую войти иль вломиться
Неизвестную раньше, в одну
из бесчисленных, - дверь?
Что он может создать?
И на что вообще-то годится?
Кончил среднюю школу за день
до войны… А теперь?
Мать сказала ему:
«Ты, сынок, пообдумай с работой.
Ой, как трудно сейчас.
Прямо скажем, голодная жизнь.
Знай, мозгами крути,
создавая съедобное что-то,
Целый день на ногах
заводною машинкой кружись.
Нужно место найти,
чтоб оно потеплей да почище,
Чтоб и деньги водились,
чтоб мог бы себя приодеть.
Нынче тот и живет,
кто поближе устроился к пище.
Нынче тот и живет, кто не будет
в сторонку смотреть.
Вот соседка таскает дрова
у меня по полену…»
Сын невольно поежился,
стало неловко ему,
Словно в доме чужом
увидал неприятную сцену,
И припомнил, как жили
в походах, в огне и дыму,
Как делились друг с другом
последнею черствою коркой
И последним, бесценным,
спасительным свежим глотком,
Как в пути угощали
последней щепоткой махорки,
Не гадая напрасно,
что будет, не будет потом.
Мать сказала ему:
«Ты устал, похудел вполовину.
Ты свое отстрадал.
Ты спокойно теперь поживи».
Он глядел на нее.
Он увидел, какие морщины
Пролегли по щекам -
от потерь, от забот, от любви.
Он подумал тогда:
трудно верить в картины и пьесы,
Где на бой, провожая,
кричит патетически мать:
«Сын, себя не жалей!
Сын, погибни во имя прогресса!»
Ну, моя разве сможет такое…
такое сказать?
Мать промолвит:
«Сынок, дорогой,
жду немедленных писем.
Зря не лезь на рожон!»…
Что для матери суетный свет?
Пусть вулканы дымят,
разверзаются недра и выси,
Жаль, что сын убежал,
не доев до конца винегрет.
Так он думал, уставясь
в открытое настежь окошко.
Мать вязала платок,
ожидая ответа его.
Он поднялся, сказал:
«Я пойду, прогуляюсь немножко.
А об этом - потом.
Я еще не решил ничего».
3.
Он на улицу вышел.
Его затолкали и сжали.
Сразу бурно клокочущий
Невский его оглушил.
Он пошел по прямой,
убегающей вдаль магистрали
По асфальту шуршали
шершавые шины машин.
Мчались «эмки» и «зисы»,
неслись чужеземные «марки».
Голубые троллейбусы плыли
по этой реке.
Солнце в полную силу
расцветило радугой яркой
Крыши, люльки и девушек
с кистью малярной в руке.
Блеск окрашенных зданий.
Людей возбужденные лица.
Свежий запах белил.
Развороченный пятый этаж.
На работу бредущие
грязно-зеленые фрицы...
Он глазами ловил
и вдыхал этот пестрый пейзаж.
Вдруг его по плечу
кто-то крепко ладонью ударил.
«Эй, дружище! Здорово!
Вернулся и ты, наконец!
Значит, пуля минула
и даже огонь не изжарил.
Ну-ка, дай погляжу… Повернись… Ничего… Молодец!
Надо выпить, коль выпал такой
вот торжественный случай.
Ну, давай, говори.
Как делишки? Женился иль нет?
Помнишь, в сорок втором лезли
в пекло по каменной круче?
Ты тогда был заросший, как черт, и худой, как скелет.
Ты ко мне заходи. Нам бы выпить с тобой не мешало б.
Познакомлю с женою.
А женка чертовски мила.
Лично я на житье не имею
особенных жалоб
Не работа, а мед.
Чуешь сам, золотые дела!
Хватит - ползал и мерз.
А теперь вот - спокойно, богато.
По секрету скажу,
потому что большая родня.
Нынче тот и живет,
кто не брезгует благами блата,
Кто умеет культурно
каштаны таскать из огня…
Так давай, заходи. Выпьем,
стало быть, вспомним былое.
На работу устрою…
Что смотришь…
Ну, ладно, пока…»
…Он глядел, как скрывался
товарищ, смешавшись
с толпою,
и обида в душе проступила,
глуха и горька.
Он пошел по Садовой. Вагоны
корой облепили.
Груды тел.Надрывался надрывно трамвайный трезвон.
На работу, с работы летели,
бежали, спешили.
Он в потоке лавировал,
думой своей увлечен.
«Мы - герои. Мы мир
заслонили своими телами.
Мы проделали путь,
что невиданно тяжек и крут.
Мы не люди, а горы,
вознесшиеся над веками.
Эти горы вершинами
солнце почти достают.
Но к подножиям гор,
по тенистым отрогам и склонам,
Грязи много налипло,
на них сорняки разрослись.
Чистый воздух вершин
перемешан с душочком
зловонным.
Не размыта пока еще
серо-зеленая слизь.
Да, на многих мозгах
не очищена старого пена,
И не все еще души
стряхнули прошедшего пласт.
По потребности каждый себе
заберет, несомненно,
Но не каждый себя
по способности делу отдаст».
Он шагал по Садовой,
он вышел на Марсово поле.
Петропавловский шпиль
пламенел в предзакатных лучах
А балтийские ветры рванулись,
почуя раздолье,
Волоса растрепав,
улеглись у него на плечах.
Он как будто бы заново видел
родные просторы.
Шелест Летнего сада
напомнил о прежней весне.
Он к любимой спешил, к той,
в которую верил, с которой
Думал счастье найти,
о которой мечтал на войне.
4.
Он стоял перед домом,
таким дорогим и знакомым,
Перед домом, что вечно собой
любовался в Неве.
Так же трепет стремительно
к горлу подкатывал комом.
Так же мысли внезапно
мешались в его голове.
И, казалось, сейчас застучат
каблучки по ступеням
И, стеклом дребезжащая,
хлопнет парадная дверь,
И красивая девушка
в розовом платье весеннем
Подбежит, улыбаясь:
«Мой милый, ты время проверь.
Вот опять поспешил. Целый час до свиданья»… Но все же
В чудеса он не верил.
Подумаешь, дверь затряслась…
Вышла девушка… Боже!.. Она?.. Нет?.. Она?.. Нет, не может.
Нет, она… Ну, такая ж…
Ну, может, чуть строже… У глаз
Может, две-три морщинки…
Ну, старше чуть-чуть… Но такая…
Да, такая ж… Окликнул…
Рванулась и замерла вдруг.
И стояли они, напружинясь,
решиться не смея, не зная
Иль - на шею, в объятья,
иль просто - пожатие рук.
Не решились, пожали…
Какие-то первые фразы.
Ни к селу и ни к городу… Так…
О житье, о делах,
О здоровье… о всем…
А про самое главное - сразу
И язык застревает,
и липнут слова на зубах.
Дверь опять затряслась.
На стекле, как на сером экране,
Вдруг старушка с ребенком…
И тут до него донеслось:
«Ты не знаешь?.. Я замужем… Год уж… Вот дочка и няня»…
Он стоял, не мигая,
а светлые пряди волос
Расползлись по щекам…
Ворот стал почему-то теснее.
Словно волны в гранит,
бились мысли в его голове.
«Ты скажи… по душам…
ты его полюбила?.. Сильнее?»
«Я его уважаю,
он очень большой человек.
Ты прости, дорогой,
не могла я иначе. Ненастья
Утомили меня.
Я искала покой и уют.
Нынче тот и живет,
кто добыл свое личное счастье,
Кто уверен, что завтра
на полюс его не пошлют».
Он стоял, не мигая.
Ему захотелось цинично
Обругать, но в душе
совершился какой-то надлом.
Стала сразу она совершенно
ему безразлична,
И он резким движеньем
к Неве повернулся лицом.
5.
Величаво, спокойно
катились упругие волны.
Эта ширь и краса,
эта сила за сердце брала.
И смотрелось легко,
и дышалось просторно и вольно,
И бодрящая брага
по мышцам усталым текла.
«Ну и что ж… Ничего…
Как-нибудь… Не на ней же ведь
клином
Мир сошелся… на свете
немало чудесных девчат.
В круговерти житейской
они не уступят мужчинам,
Их совсем не испачкал
военный губительный чад.
«Нынче тот и живет» - повторил он с печальной усмешкой.
Он вокруг посмотрел:
на взнесенные гордо мосты,
На людей, на машины,
мелькавшие в бешеной спешке,
На ансамбли строений -
ансамбли крылатой мечты.
«Нынче тот не живет. Нынче тот
в стороне. На буксире
время тянет и тянет его,
кое-как прицепив,
Вон, как тот пароход -
по свинцом отливающей шири -
Баржу с мусором тащит
в синеющий Финский залив…».
Он вокруг поглядел.
Город в грохоте, скрежете, стуке.
Известковый туман оседал
на домах и лесах.
Мастер, словно хирург,
бинтовал перебитые руки
У античной фигуры,
держащей балкон на плечах.
«Вот кто нынче живет.
Знаю, знаю, сейчас нелегко им.
Но таких не сломаешь.
Дороги и цели ясны.
Я покоя не ведал.
А мне и не надо покоя.
Эти раны домов -
будто в сердце моем зажжены.
Сколько надо узнать,
по земле и по книгам кочуя!
Сколько надо уметь, чтоб
не сгинуть в житейской реке!
К другу я не пойду.
Что поделаешь, мать огорчу я,
Но придется начать
на студенческом скудном пайке.
Все извилины мозга включи
до последнего срока!
До мельчайшего мускула
все наточи, напружинь!
Чтобы стала скорее
торжественной, легкой, широкой,
Стала ясной, открытой,
безоблачной новая жизнь».
Он стоял, опершись о гранит,
многократно воспетый.
Облака проплывали
по лону стальной синевы.
Голубые дымки подымались
и таяли где-то.
Зажигались огни и дробились
на глади Невы.