15 лет лицом к лицу с ядерным джином

В это секретное подразделение РВСН, которое по документам именовалось РТБ (ремонтно-техническая база), я попал по воле какого-то замысловатого зигзага судьбы. В самом начале пятидесятых, после окончания Ленинградского артиллерийско-технического училища зенитной артиллерии, меня направили в Челябинск - на должность начальника артиллерийских складов НЗ корпусного зенитного дивизиона. НЗ - это неприкосновенный запас. Стоят штабеля снарядных ящиков, помещение не отапливается, декабрь... Хожу между этими штабелями и кляну судьбу -хотелось настоящего дела.
Вдруг прибегает посыльный и, запыхавшись, сообщает, что меня срочно ждет в кабинете начальник штаба корпуса. Как был я в валенках и телогрейке, так и доложился ему: техник-лейтенант Чвиков прибыл.
- Ты боеприпасы знаешь? - смотрит в упор полковник.
- А какие? - спрашиваю я.
- Всякие! - говорит он.
- Кое-что знаю. Целый год в училище изучал.
- Дело вот в чем, лейтенант, - повеселел полковник, - на станции Челябинск, как раз напротив вокзала, маневровый паровоз толкал пять вагонов с боеприпасами, и так плотно столкнулся со стоявшими вагонами, что все эти ящики поломали крепеж и опасно сдвинулись. Твоя задача -определись, можно ли трогать эти пять вагонов перед вокзалом и потом транспортировать дальше по назначению. Жизнь на станции замерла, и твоего решения ждут сотни людей.
Боеприпасы я действительно знал, особенно артиллерийские, поэтому смело запрыгнул в теплушку и начал осматривать раскрывшиеся от удара ящики. В первых двух вагонах находились маленькие противопехотные мины для кассетных авиабомб. Вместо взрывателей на них стояли заглушки. Я доложил полковнику, что эти вагоны можно отправлять по назначению, а сам полез в следующую теплушку. И присел от удивления: почти полвагона здесь занимала бомбища, о каких я и слыхом не слыхивал. Да еще и разукрашенная разными красками и непонятными мне знаками. Почему-то сразу в голове пронеслись названия городов: Хиросима и Нагасаки. «Значит, и мы уже сделали такую бомбу?» - подумал я и осмотрелся. На месте взрывателя стоит какой-то красный набалдашник. Потрогал - дерево. Значит, заглушка. Но уверенности не было, а надо докладывать.
Не знаю, что на меня нашло, но я, вопреки всем правилам безопасности, залез на этого борова верхом и стал откручивать красный набалдашник. В этот момент в теплушку заглянул начальник штаба. Дальнейшее надо было видеть. С каким-то диким воплем, смешанным с матом, он с такой прытью рванул от вагона, что стоявшая неподалеку толпа из офицеров и железнодорожников, ничего не спрашивая, метнулась за ним следом. Всех словно ураганом сдуло.
Я и до сих пор не знаю, что это была за бомба и что значили на ее корпусе яркие разноцветные пояски и знаки. А тогда спокойно поставил заглушку на место и доложил свое заключение: авиабомба не в окончательном снаряжении, если вагон не развалится, транспортировать можно.
Ожидая от полковника награду за свою смелость, я спросил его, почему он отбежал всего на полсотни метров? Ведь если бы эта корова рванула, тут бы на полкилометра все снесло.
- Ты, лейтенант, еще молод и глуп, - сказал мне старый фронтовик. - Вот послужишь с мое, тогда и поймешь, от какого взрыва можно не прятаться.
...Эти слова я вспомнил много лет спустя, когда по недосмотру начальника расчета транспортировки из машины-хранилища самопроизвольно выкатилась термоядерная боевая часть в несколько мегатонн... Тут действительно не было смысла прятаться. Но об этом несколько позже.
Пришло время подбирать кадры в создающиеся Ракетные войска стратегического назначения. Как нетрудно догадаться, готовых специалистов-ракетчиков в армии не было. Кадровики рыскали по войскам в поисках подходящих кадров, подбирали просто толковых офицеров со сходными профессиями, которых можно вкороткий срок обучить необходимым азам. Я в это время служил в городе Перми начальником артвооружения в зенитном дивизионе Мелитопольской Краснознаменной стрелковой дивизии. Осенью 1959 года ее реформировали и спустя некоторое время на ее базе была создана 8-я ракетная дивизия РВСН, в которой я прослужил до увольнения в запас в 1975 году. При ее формировании я и стал специалистом по ядерным боеприпасам, представление о которых ограничивалось лишь теми знаниями, что встречались в популярной литературе. Однако следует отметить, что в войсках уже шла серьезная подготовка к защите от оружия массового уничтожения (ОМУ). Несколько позже последнюю букву в этой аббревиатуре заменили. ОМП - оружие массового поражения, хотя суть не изменилась, просто вмешалась политика.
Требования к ОМП были действительно серьезными, но отношение офицеров к таким занятиям долго оставалось легкомысленным. В ходу была такая шутка. Командир спрашивает подчиненного: «Каковы ваши действия при атомном взрыве?» Подчиненный отвечает: «Заворачиваюсь в белую простыню и ползу на кладбище». Уже представляя силу ядерного взрыва, офицеры не верили, что от него можно укрыться на поле боя». Мы еще и психологически не были готовы к войне с применением атомного оружия.
Но когда после тщательного и многократного «просвечивания» в органах я наконец был зачислен в кадры РВ, наш адрес стал «Москва-400», хотя часть формировалась в Кировской области в городе Слободском. Дальше - больше. На Семипалатинском полигоне, куда нас направили для обучения конкретной работе, каждый шаг стал «совершенно секретным». Все инструкции - с этим же грифом, да еще и «особой важности». Несколько контрольно-пропускных пунктов, и для каждого свой особый пропуск. Практическое обучение вели люди опытные и знающие. По мере изучения «изделия» мы постепенно обретали и соответствующий психологический настрой. Начинали отчетливо понимать, что шутки кончились, что отныне нам реально страна вручает оружие, которое способно взорвать все живое на земле, да и саму землю тоже. Или стать гарантом мира, остудить многие горячие головы политиков, сделать невозможным вооруженное решение возникающих проблем между странами и народами. Начинали понимать, что теперь и от нас персонально будет зависеть, куда склонится чаша будущего устройства мирового общежития, от нашего умения и мастерства в обращении с этим оружием.
Готовили сразу несколько групп по разным специальностям. У каждой группы свой литер. Деловые разговоры со слушателями других групп категорически запрещались. Спрашивать, чем они в своей группе занимаются, считалось дурным тоном. Каждый сверчок должен знать свой шесток. Я входил в группу, будущие обязанности которой - непосредственная работа с ядром. Это была небольшая группа офицеров, допущенная к святая святых -подготовке термоядерного заряда к срабатыванию.
Думаю, что нет необходимости рассказывать принцип устройства ядерной бомбы. В общих чертах он известен каждому школьнику, изучающему физику. Многие, наверное, видели в документальных фильмах и внешний вид первых атомных бомб, слышали интервью ученых-атомщиков. Все они, говоря об устройстве такого «изделия», подчеркивали, что бомба - устройство чрезвычайно сложное, потребовавшее долгих поисков и конструкторской изобретательности. Технологические секреты создания и устройства ядра и сегодня являются закрытой тайной, за которую могут дорого заплатить в странах, мечтающих о собственном ядерном оружии.
В Ракетных войсках стратегического назначения головные части с ядерным зарядом в то время находились в специальных хранилищах с особым режимом охраны и доступа; в необходимой степени готовности; при строгом соблюдении заданных технической документацией параметров по температуре и влажности воздуха, наличии статического электричества. Задача группы или дежурной смены заключалась в том, чтобы по прибытии в хранилище выдать нужное изделие стыковочным расчетам для доставки его на стартовую позицию. Тут же готовились рабочие места для подготовки очередных изделий к выдаче на старт. Все наши действия строго подчинялись временным и качественным нормативам. В работе расчета по подготовке «изделия» участвовали 6-7 человек - не больше. И поскольку от слаженности расчета и взаимопонимания между номерами зависел окончательный итог, притирка членов шла не только на службе, но и в повседневной жизни: отдых, спорт, охота, рыбалка и даже семейные праздники. Но хочу заметить - вне части о наших служебных делах мы даже между собой не говорили. А дома никто и не догадывался с каким монстром мы имеем дело на службе. «Обслуживаем боеприпасы», - примерно так отвечали на вопросы любопытствующих.
Мой старый друг, тоже офицер Советской Армии, тоже отставник, как и я, не раз мучил меня примерно таким вопросом: «Какие чувства ты испытывал, когда держал в руках это жуткое устройство, способное в секунды сжечь, смешать с песком, смести с лица земли целый город?»
Я и сам не раз пытался найти ответ на подобные вопросы. Ведь что ни говори, а мы, ракетчики конца пятидесятых, были во многом первопроходцами. На нас выверялись не только нормативы, за нашим поведением следило много глаз. Да мы и сами, несмотря на солидную подготовку, чувствовали себя не очень уверенно. В глубине души понимали, с какой дьявольской силой нам доверено работать, но внешне это понимание не проявлялось, работали себе и работали. А если и появлялись ощущения мандража, мы их давили силой воли, стеснялись показывать свою слабость. Способствовала этому спокойствию и наша безграничное доверие ученым-оборонщикам. В подкорке всегда гнездилась мысль, что ТАМ, где создавалось это оружие, люди чрезвычайно умные и чрезвычайно ответственные, они все продумали и все предусмотрели.
Но однажды эта вера, как говорится, дала трещину. Получив команду на подготовку изделия, мы сразу обнаружили неполадки в упаковочной таре.
Поскольку группа была в защитных костюмах и в приведенных в действие изолирующих противогазах, мы чувствовали себя защищенными и продолжили работу. Но вскоре заметили, что контрольные приборы, регистрирующие потоки альфа-частиц, излучаемые плутонием, начали зашкаливать. Плутоний, как известно, сверхтекучее и сверхпроникающее вещество, даже в молекулярном виде. Мы уже не укладывались даже в самый низкий норматив и в конце концов пришли к однозначному выводу - своими силами устранить неисправность не удастся. Ядерный джин был решительно втиснут в его бутылку, то есть в аварийный контейнер, и отправлен на завод-изготовитель.
В процессе работы по подготовке к установке этого узла в «изделие», напряжение былопредельное, но мы его не чувствовали, нас в крепком кулаке держал дефицит времени, а чувство ответственности превалировало над всеми другими чувствами. А когда был дан отбой и мы покинули рабочее место, до каждого начало доходить, на каком острие балансировала наша команда. И каждый на это чувство реагировал по-своему. У одного под щеками нервно ходили желваки, у другого обострилось желание к многословию, у третьего вырывался беспричинный смех, четвертый беспрерывно вытирал с лица пот, пятый лишь молча вздыхал, мне лично хотелось скорее оказаться в спортзале и колотить, колотить по мячу...
У нас один офицер на эту тему защитил диссертацию. Был он не ахти какой ученый, мы даже посмеивались над его настырностью, когда он всякий раз прилипчиво допытывался у номеров расчета, какие чувства они испытывали при работе с боевыми «изделиями». Но офицер не обращал на наши шутки внимания, продолжал свои исследования и в конце концов написал научный трактат. Его работа была изучена в соответствующих инстанциях, засекречена и одобрена. Вскоре он защитил ее как кандидатскую диссертацию, и в результате был приглашен в Серпуховское военно-авиационное училище на преподавательскую работу.
Еще раз хочу подчеркнуть, что мы во многом осваивали целину и нередко отрицательные результаты в нашей работе становились впоследствии положительными, ибо из каждой ошибки извлекался урок для дальнейшего совершенствования систем ракетного вооружения.
Однажды, после того, как наша группа закончила свою работу, «изделие» было погружено в транспортную машину-хранилище, закреплено в спецконтейнере. Когда груз прибыл к месту назначения, при открытии задних дверей машины-хранилища из нее стремительно выкатился контейнер и со всего маху грохнулся на землю. От удара торец контейнера основательно деформировался. Описать реакцию присутствовавших начальников ракетной части на это происшествие у меня не хватит способности, ибо она напоминала сцену из гоголевского «Ревизора», но во многом была острее, карикатурнее и даже драматичнее - некоторые из присутствовавших после случившегося надолго слегли в госпиталь. А причиной было банальнейшее ротозейство: кто-то забыл закрепить растяжки контейнера, а расчет погрузки не счел нужным проверить крепление - сия функция не входила в его обязанности.
Этот случай был тщательно проанализирован представителями завода-изготовителя, анализ отправлен руководству, и принятые меры позволили внести в системы транспортировки изменения, которые в принципе исключали подобные ошибки.
Сегодня я уже мог бы более глубоко покопаться в психологических нюансах и оттенках, которые преследовали нас на протяжении всей службы. Мог бы. Но дело в том, что самые яркие из них возникали не сами по себе - они были следствием ситуаций, о которых еще не пришло время рассказывать даже спустя четыре десятка лет. Это не страх нарушить какие-то обязательства и подписки, просто есть вещи, о которых пока говорить нельзя. Ракетные войска стратегического назначения и сегодня несут боевое дежурство, и сегодня являются одним из главных гарантов нашей безопасности. А я не посторонний наблюдатель в своей стране.
Но нервные срывы, о которых сегодня уже можно говорить открыто, у офицеров, работавших с ядерными боеприпасами, были. Об одном из них расскажу. На время боевого дежурства (7 дней) всегда в дополнение к стартовому расчету назначалась группа офицеров, под руководством которой проводились необходимые работы по отправке готовых головных частей с расчетами стыковки на стартовые позиции. Эта группа во время дежурства находилась неподалеку от хранилища в жилой зоне. При получении сигнала мы мгновенно экипировались, садились в дежурный автобус и гнали к хранилищу. Вскрывать его и производить в нем необходимые действия было дозволено команде в составе не менее трех человек: мне, как начальнику группы, моему заместителю и начальнику караула. К моменту погрузки «изделия» к хранилищу подъезжал командир части.
Однажды во время такого дежурства прозвучал сигнал тревоги, и мы с заместителем вскоре были на своем боевом посту. Вскрыли печати, откатили многотонную дверь из железобетона, вошли в хранилище, расчехлили тележку с уже подготовленной к стыковке ракетой с ядерной боеголовкой и с помощью солдат и сержантов расчета покатили ее наружу. Вдруг мой заместитель, офицер в звании майора, с горящими глазами встал на пути движения, раскинул руки и заорал истерично и визгливо: «Не пущу!». Я вначале опешил, думал, дурачится майор, но, глянув на его лицо, понял, что человек вполне сознательно решил сорвать выполнение боевой задачи. Пришлось дать команду солдатам и сержантам связать офицера. В это время к хранилищу подъехал командир части, и это спасло майора от применения к нему физического воздействия.
Мне казалось, что я хорошо знал этого офицера, но вот поди ж ты, не разглядел самого главного - его психологическую надежность. Свой неожиданный демарш он спустя некоторое время объяснил так: «Мне показалась, что личный состав группы нарушил правила доставки «изделия» на боевую позицию и в результате могло случиться чрезвычайное происшествие». Позже он прошел углубленное медицинское обследование на психологическую устойчивость и был переведен на другую должность, не связанную с работой на боевых «изделиях».
Хоть в те времена в частях не было штатных психологов, воспитательную работу с личным составом достаточно уверенно вели командиры и политработники. Благодаря им психологическую закалку мы получили за годы службы на всю оставшуюся жизнь. Были случаи, когда приходилось решать такие сложные задачи, которые не для слабонервных. Однажды, работая в спецшахте на глубине двадцати метров, наш расчет производил регламентные работы на «изделии». Трудились мы в спецкостюмах и изолирующих противогазах ИП-46. По нормативам через каждые полчаса мы обязаны были подниматься на поверхность и менять противогаз. А у нас ЧП - один из контрольных приборов начал показывать нарастающее загрязнение атмосферы, значительно превышающее допустимые нормы. Нужно было принимать командирское решение: что делать дальше? А спросить не у кого. Все начальство наверху, в шахту спускаться никто не захотел. Дали такую команду: «Принимайте решение самостоятельно, по обстановке согласно требованиям технической документации».
Расчет чуть ли не полсуток продержался в шахте. Израсходовали до донышка ресурс противогазов, но ни один не покинул шахту, пока не устранили неисправность на «изделии». Потом каждый номер расчета был обследован медиками, но признаков лучевого заболевания обнаружено не было. Однако спустя годы, когда я и мои сослуживцы закончили службу и стали пенсионерами, почти у каждого начали развиваться самые различные «старческие болезни». И это всего лишь на пятом десятке жизни. Мы говорили врачам, что пятнадцать лет работали с радиоактивными металлами и чаще всего с самым «текучим» из них - плутонием, но они только разводили руками - нет лучевой болезни, нет проблемы. Проблем, увы, оказалось больше чем достаточно. И у меня, и у моих боевых товарищей.