Из книги «Свет отраженный»

Летом 1989 года, когда все
    уже было шатко, площади
    гудели от митингов, по утрам был слышен треск осыпающейся огромной страны, Юрию Александровичу Виноградову удалось организовать поход писательской бригады на сторожевом корабле «Бдительный» из Кронштадта в Балтийск с заходом в Таллин и Ригу.
Виноградов - фигура в московском писательском мире своеобразная. В прошлом - главный редактор журнала «Советский воин», в восьмидесятые годы он занимал должность председателя военной комиссии при Союзе писателей СССР. Юрий Александрович обладал несомненным организационным даром, неукротимой энергией и пробивной силой. За хитроватые глаза, розовые щечки и торопливый, бабий говорок ему кто-то прилепил прозвище Баба Маня, и это стало как бы его прижизненной отметиной.
Виноградов многим делал добро, но его почему-то недолюбливали.
Бригада, состоявшая из московских, ленинградских писателей и писателей Прибалтийских Республик, собралась на борту крейсера «Аврора». Было нас человек двенадцать - народ, в основном, пожилой, пишущий на военные темы. День выдался солнечный. Голубая Нева, золотой шпиль Петропавловской крепости, особняки и дворцы вдоль набережных еще были подернуты сизой утренней дымкой. После завтрака в старинной кают-компании, посещения Военно-морского музея мы на автобусе отправились в Кронштадт. Пригороды Ленинграда уже дышали зноем, среди зелени - деревянные дачи, звонкие березовые рощи со сквозными просеками, сосны и снова дачи. Колеса автобуса отстучали по дамбе, соединяющей Кронштадт с материком. О плотине несколько лет вели ожесточенные споры экологи, биологи, архитекторы. Их перекрыл погребальный скрип перестройки.
На сторожевом корабле «Бдительный» нас разместили в двухместных каютах. Я оказался вместе с известным писателем-маринистом Александром Николаевичем Плотниковым. Знали мы друг друга давно, частенько перезванивались. Крепко скроенный сероглазый кержак из далекой сибирской деревни, как большинство сильных людей, был добродушен, обладал спокойным и ровным характером - лучшего соседа по каюте не придумаешь. Плотников - капитан 1 ранга, бывший командир подводной лодки и настоящий, в отличие от меня, маринист - по праву занял нижнюю койку, мне досталась верхняя. Я был счастлив: окажись Саша надо мной - моей жизни угрожала бы серьезная опасность. Плотников весил поболее центнера, и корабельная койка могла не выдержать. Мы взяли с собой по три бутылки водки, выпивали по сто граммов перед обедом и еще вечером, если позволяла обстановка. Расскажу об одном удивительном феномене: стоило мне (я был назначен старшим по каюте виночерпием) открыть бутылку, дверь в каюту распахивалась и входил поэт Марк Кабаков со своим стаканом. Я, естественно, наливал и ему. Плотников, щурясь, глядел на Кабакова и спрашивал:
- Марк, у тебя что ли прибор какой есть? Как ты узнаешь, что мы собираемся выпить?
- Во-первых, дедукция, во-вторых, прибор.
- И что за прибор?
- Акустический... Электронная схема, то-се... Очень чувствительный.
- Тогда гони рубль.
Кабаков долго рылся в кармане, доставал рубль и клал его на стол.
Я как-то возмутился:
- Саша, что ты у него рубли дергаешь? Он же гость.
- Э-э, ты Марка не знаешь. А я служил с ним в Феодосии - он на полигоне, я на лодке. Вместе начинали в литературном объединении. Когда поэты собирались в чепке, устраивая складчину, у Марка всегда оказывался только рубль. Один рубль - и все. Это стало вроде анекдота.
Не меньше удивлял меня и писатель Вячеслав Марченко. Вечерами он заходил в нашу каюту и спрашивал:
- Ребята, почему бы вам не выпить?
- Тебе-то от этого какой прок? - всякий раз поражался Плотников. - Ты же не пьешь.
Марченко и в самом деле лет двадцать назад «завязал»: не курил, не пил.
- Понимаешь, Саня, я хоть и не пью, но очень люблю посидеть в компании. И сам вроде хмелею, - как-то пояснил Марченко.
- Не понимаю, - Плотников развел руками. - Доктор, как это называется? - обратился он ко мне.
- Нечто вроде легкой мастурбации. Для жизни не опасно. В определенном смысле веселит душу.
- Ладно, коли так.
Таллин встретил нас враждебно. И это была уже не скрытая неприязнь, холодная вежливость в магазинах и брошенное в спину колкое слово «курат», знакомое мне еще со времен первой морской практики на учебном корабле «Комсомолец»: в глазах эстонцев, особенно молодых, стояла откровенная ненависть к «оккупантам».
В Таллине мы выступили перед моряками соединения надводных кораблей, затем бродили по вечерним улицам старого города. Бывая в командировках в столице республики, я обычно останавливался в гостинице «Выру» с великолепным рестораном, баром. Со мной здоровался портье и как-то даже предложил даму на вечер. Посидеть в ресторане гостиницы «Выру» писателям на этот раз не удалось. И портье, и метрдотель, знавшие меня, встретили отчужденными улыбками: «Оч-чэнь сожалеем, мест-т нет-т. Много иностранцев», - холодно сказал метрдотель.
Такими же словами встретили нас в двух или трех кафе. Обстановка  стала накаляться. И тут бывший фронтовик из Вильнюса вспомнил: «Друзья, а ведь сегодня день рождения Юхана Смуула. Я много занимался его творчеством. А ну за мной!».
У кафе «Европа», где обычно по вечерам собирались эстонские националисты, клубилась толпа. Маринисты и баталисты клином врезались в нее, и седовласый литературовед из Вильнюса сказал застывшему у входа в кафе мордовороту:
- Молодой человек, знаете ли вы, что сегодня юбилей известного эстонского писателя Юхана Смуула?
Тот густо покраснел и промычал что-то невразумительное.
- Так вот. Мы, писатели, хотели бы отметить в вашем кафе это важное событие. Надеюсь, вы уважаете эстонских писателей?
Нам тотчас отвели уютный столик, быстро его накрыли. Когда водка была разлита по рюмкам, фронтовик встал и сказал: «Господа, прошу стоя выпить за замечательного писателя Юхана Смуула, светлую память о нем!».
И весь зал встал и молча выпил.
Рига запомнилась проливным дождем, толкотней туристов на улицах и в магазинах. И еще запахом речной воды, замешанном на густом смоге. Город уже тогда выглядел чужим, настороженно притихшим. Внешне - фальшивые вежливые улыбки, фальшивые вежливые, обкатанные, словно прибрежная галька, слова. «Взять бы сейчас и долбануть по ним ракетой, - хмуро сказал вахтенный офицер, разглядывая в бинокль тающий в сумерках город. - Мы для них - оккупанты. Ничего хорошего не помнят. Сколько наших солдат и матросов здесь полегло в войну, сколько денег в эти занюханные республики вбухали! И все им плохо... А моей деревни под Вологдой нет, пустые избы стоят».
...Балтийск. Туман над темной водой, грациозные лебеди, возникающие из тумана, военные корабли на рейде и у стенки, на берегу знаменитый ресторан «Золотой якорь», кирпичные дома бывшей немецкой военно-морской базы Пилау, точно прибоем захлестнутые пышной зеленью. И в Балтийске, и в Калининграде я бывал много раз.
Нас принял командующий Балтийским флотом адмирал Егоров (будущий губернатор области), улыбчивый, спокойный человек. Вячеслав Марченко дружил с командующим, да и мне приходилось с ним встречаться. Оглядев писателей, сидящих за столом, командующий спросил:
- Братцы, а может, вам рыбалку организовать? И не простую, а на угря. Здесь островок неподалеку есть. Я вам катер свой дам, инструктора, снасти. Помощник материальное обеспечение организует. Как?
Писателям идея понравилась.

 

Вышли рано утром. День обещал быть жарким. Белый катер вспарывал голубую волну. Такого цвета Балтийское море бывает не часто. «Материальное обеспечение» приятно булькало в коробках, а снастей для ловли угря было столько, что вполне можно было бы обеспечить областную писательскую организацию где-нибудь на севере России.
Через полчаса зеленый островок букетом вынырнул из морских глубин. Инструктор, плотный смуглолицый капитан 2 ранга, нервно потирал руки. В его глазах стоял блеск, который встречается только у одержимых рыбаков. Это от них пошло: «Если служба мешает рыбалке, бросай службу».
Катер мягко подошел к причалу, рыкнул дизелем и осел. Матросы выгружали банки (табуреты), коробки, ящики, кисы - морские брезентовые чемоданы с хлебом и консервами. Инструктор налаживал удочки на угря, подвешивал к заброшенным донкам колокольчики. Из одной коробки так зазывно пахло копченым угрем, что у меня сразу отпала охота ловить это скользкое змееподобное чудовище. Да и зачем? Вот он, уже готовый, копченный на ароматном дымке. Я попросил у инструктора обычную удочку с поплавком, банку с червями, уселся на краю причала и стал с удовольствием дергать небольших плотвичек, которых сразу, осторожно сняв с крючка, отпускал в родную стихию. Стало припекать солнце. Бурые водоросли,  раскачиваемые легким накатом, мотались между камней у причала. Я пригляделся - и обмер: в небольшой лагуне среди крошева плавника на дне лежал гигантский угорь. Видно, его повредило винтом катера, и он только что уснул. Я огляделся: писатели с мрачным видом сидели на банках рядом с удочками. Колокольчик так ни разу и не зазвенел. Я решил пошутить. Стараясь не привлекать внимания, спустился с причала, подцепил уснувшего угря на крючок своей удочки, отвел рыбищу на приглубое место и как ни в чем не бывало уселся на нагретом солнцем причале. Выждав паузу, дернул удочку и заполошно заорал:
- Мужики, у меня что-то зацепило, не могу вытащить! На помощь!
Удилище согнулось в дугу. Я бестолково прыгал на причале, изображая борьбу с могучей рыбой.
- Хватай за леску, твою мать! - закричал инструктор. - Не дай ему сорваться!
Писатели слетели с банок и крупной рысью кинулись ко мне. Впереди всех бежал Саша Плотников в бейсболке с надписью «Босс» и трусах в горошек. Поскользнувшись, он плашмя рухнул на гальку. Его обошел инструктор. Он двигался короткими скачками, как молодой кенгуру. К этому времени я уже выволок угря на причал и для убедительности помахивал его хвостом. Но разве обманешь настоящего рыбака? Инструктор горестно посмотрел на меня и сказал:
- Эх ты, чудак на букву «м». Разве так шутят? У меня даже сердце прихватило.
К причалу с трех сторон надвигались писатели. Выражение их лиц ничего хорошего мне не сулило. Марченко поднял руку:
- Стоп! Только не самосуд. Давайте создадим тройку из самых авторитетных писателей, и пусть они решат, что делать с Пахомовым.
- Выпороть его надо, - предложил Плотников, потирая ссадину на коленке, - я весь ливер себе отшиб.
- Телесные наказания отменили в России еще при Александре-Освободителе, - заметил писатель-историк. - И потом, это было бы слишком просто. Нужно учесть опыт средневековой инквизиции.
- Испанские сапоги? - брови у Марка Кабакова встали почти вертикально.
- Нет, еще тоньше и изощренней. Пахомов рыбалку сорвал да и ни хрена не клюет. Стол накрыт, все готово. Мы садимся за стол, начинаем выпивать и, естественно, закусывать, а Пахомова посадим рядом на камень, пусть лицезреет нашу трапезу, а заодно и прочувствует всю глубину вины перед товарищами. Пытка трезвостью! Что может быть страшнее для пишущего человека?
- Гениально! - подытожил Слава Марченко.
Плотников засомневался:
- Слишком уж жестоко. Лучше выпороть. Да ладно, ежели общество решило... Супротив общества не попрешь.
Сорок минут я просидел на плоском камне, вдыхая ароматный запах шашлыка, с горечью наблюдая, как быстро убывают напитки. Наконец меня простили и допустили к опустошенному столу. Братья-писатели изрядно захмелели. Самым пьяным был Слава Марченко, хотя не выпил ни рюмки спиртного. Светило солнце, в кустах трещали птицы, а с запада наползала сизая, с отвисшим брюхом туча. Саша Плотников хмуро глянул на тучу и сказал:
- И здесь нас перестройка достала...