Ингушетия - в зеркале российских проблем

На хозяйственную матрицу накладываются адаптированные под Кавказ «надстроечные» условия: административно-правоохранительные, культурно-исторические и прочие производные от базисных. Ингушетия в этом плане ущербнее своих соседей: ее становление как субъекта федерации с начала 90-х годов осуществлялось в условиях этнорелигиозного противостояния (ингуши-осетины) и «переплетенного» соседства с «бодрствующей» уже 15 лет Чечней. Само разделение до того хозяйственно органичной и «общевайнахской» Чечено-Ингушетии (отношения между чеченцами и ингушами ближе, чем между русскими и украинцами) проходило под дулами со всех сторон. Дудаевцы нуждались в этнической «чистоте» во имя реализации национал-сепаратистской идеи. Ингуши воевали с осетинами за единственно «животворный» Пригородный район с окрестностями, поэтому «освободительную» пассионарность «братьев-вайнахов» в массе не поддержали. Федеральный центр также стремился сократить сепаратистский фронт. Тем не менее «чистота» национально-политического выбора, прямо скажем, никогда не выдерживалась. Чеченские боевики использовали Ингушетию в качестве базы для перегруппировки сил и отдыха, попутно превращая ее аулы в «пересыльные» зинданы для рабов-заложников.
Существенным, но забытым политологами фактором явилось явочное «обогащение» местной элиты бывшими грозненскими функционерами - формально с ингушскими корнями. Политического общего с Дудаевым-Масхадовым у них, возможно, и не было, но хозяйственные (во всех пониманиях), а то и кровные связи сохранялись. И милицейская форма, а то и прокурорский мундир ингушского правоохранителя в том смысле никого не «смущал». Нехватка республиканских кадров при главенстве «местечковых» авторитетов изначально сужал выбор первых лиц Ингушетии. На этом фоне замена влиятельного, но подчас лавировавшего между Москвой и сепаратистским Грозным Руслана Аушева на весьма прямолинейного и не имеющего локально востребуемого опыта, следовательно, клановой поддержки генерала ФСБ Мурата Зязикова стала вынужденной мерой. Изменилось время: лавировать, в том числе, из лучших побуждений стало уже не нужно. А скамейка «запасных» оказалась далеко не как у «Зенита».
Не будем себя обманывать: эксцессы, подобные тем, что происходят в Ингушетии с лета 2007 года, можно было предвидеть, но трудно было их исключить. Тем более что из Чечни сюда переместилась та часть боевиков, которой не откажешь в военно-полевом долголетии. Во всяком случае, все перечисленное они не просто учитывают, но умеют обратить в свою пользу. Да и дальние соседи, скажем прямо, в социальной гармонии северокавказского региона не заинтересованы.
Что же «по гамбургскому счету»? Идет последовательная по стратегическому вектору, но сложная в тактическом (то есть, человеческом) измерении социально-политическая реабилитация Северного Кавказа. Чечня - главный возбудитель региональных страстей - сегодня стабильна настолько, насколько это возможно за счет харизмы и дееспособности ее лидера. Он сумел мобилизовать на восстановление своей малой родины ресурсы не только государства, но и многочисленной (600 тысяч человек), а главное - небедной чеченской диаспоры, в том числе используя «нестандартные» финансовые схемы. Ингушетия, а заодно Дагестан и не менее проблемная Кабардино-Балкария, во многом лишенные «чеченских возможностей» и внимания Центра, своих «Кадыровых» пока не вырастили. Поэтому, в первую очередь, требуется не просто отладка финансовых потоков, но осуществляемый свыше контроль за их распределением. Логика тут простая: если сюда не идут инвестиции, значит, приходит ваххабизм, «разбавленный» «хлебосольным обаянием» горского куначества.
Но за 15 или даже 20 лет индустриальных центров здесь не создашь - нет ни сырьевой базы, ни той степени региональной стабильности, чтобы мотивировать частных инвесторов извне. Самая главная стройка республики - ее столица Магас, возводимая в чистом поле. Следовательно, новому поколению менеджеров появиться неоткуда. Не каждый позавчерашний директор винсовхоза, не говоря об инструкторе райкома, мог подняться до республиканского уровня. А тот, кто смог, кадрового «тендера» зачастую не проходил. Не менее актуально силовое насаждение закона, особенно в части, касающейся искоренения федерально-регионально-«волостной» коррупционной цепочки. 5-7 лет назад коррупционная взаимозависимость федерального начальника и местного «князька» служила формой сдерживания вооруженного повстанчества - главное, чтобы не проливалась кровь. Повторим: сегодня ситуация стала иной - и без того стрелять стали реже. Но прочая «регионально-культурная специфика» никуда не делась.
Усматривать же некую, тем более предвыборную, заинтересованность федерального Центра в новом кавказском кризисе может либо любитель-конспиролог, либо «штатный» провокатор. Какая ни есть стабилизация региона является главным достижением федеральной (по существу - внутренней) политики за 8 лет президентства Путина. На местах виднее, готова ли местная власть обезопасить русских и прочих переселенцев в Ингушетию, но федеральный правоохранитель - во всяком случае, повинуясь приказу - вмешивается в ситуацию для приближения таких условий. А не для того, чтобы спровоцировать новую войну. Другое дело, что эффективность такого вмешательства зависит не только от выучки и добросовестности военнослужащего ВВ или 58-й армии.
Системность - реабилитационная или созидательная - с чистого листа - остается главным условием не только «кавказского замирения». Лишь с этой позиции можно оценить, насколько грамотно и дальновидно действовал правоохранитель в каждом конкретном случае. В остальном Ингушетия - лишь отягощенный прошлым слепок российского бытия. На 15-м году существования новой России.

Борис ПОДОПРИГОРА,
бывший замкомандующего федеральными силами
на Северном Кавказе