Наша «щука» возрастом чуток постарше меня тогдашнего, вышла в последнее своё дальнее плавание из Авачинской губы на Камчатке в Сахалинский залив и в порт Николаевск-на-Амуре, где ей надлежало разоружиться, выпростать все внутренности, разделаться, как её рыбья тёзка, и пойти на переплавку, «на сковородки и дамские шпильки» - по ироническому определению сдаточного экипажа. Острословы называли себя еще и «похоронной» командой, только без положенного в подобной ситуации скорбного оркестра…
Приказ о списании лодки в ОФИ (отдел фондового имущества) поступил с флотского «верха» внезапно, еще до выхода её из текущего ремонта. Там не стали считать выброшенные на ветер деньги, зато решили, что обреченный корабль может догрести к судовому кладбищу своим ходом, а не тащиться на буксире.
Настроение у всех нас было соответствующее заданию, утешала лишь мысль о том, что после сдачи «покойницы» нас отправят почти через всю страну в Николаев-на-Буге участвовать в достройке и последующей госприемке новой  современной подводной лодки, вовсе уже не ныряющей, а оснащенной системой работы дизеля под водой.
Тихий океан встретил нас послештормовой пологой зыбью, изматывающей даже самые мариманские организмы и вызывающей сожаление о невозможности погрузиться на умиротворяющую глубину. Да и железная наша рыбина, заметно облегчённая, играла так валко, словно пыталась оборвать невидимую лесу и вырваться на свободу, не давая расслабиться рулевому.
На исходе второго дня плавания, когда на горизонте обозначились лысоголовые сопки острова Парамушир, снизу по переговорной трубе донесся взволнованный тенор фельдшера Гриши Бербеницкого:
- Командира просят спуститься в центральный!
Наш «мастер» - так на всех морях называют командиров, почуяв неладное, сердито ругнулся и, оставив на мостике вахтенного офицера, сиречь меня, заклинил своим телом шахту под верхним рубочным люком. Был он крупноват для подводника, весил центнер с гаком, потому ненадолго ограничивал доступ воздуха к дизелям.
Кэп слыл на бригаде средних лодок неординарным человеком. Женился он поздновато, а когда после Высших офицерских классов получил назначение на Камчатку, супружница, коренная ленинградка, отказалась ехать с ним на край света. С тех пор он жил в каюте плавказармы соломенным вдовцом, хотя официально не был разведен. Не пил и не курил, но во гневе был крутоват и не выбирал деликатных выражений, по причине чего не раз попадал впросак.
Как-то на торпедные стрельбы с нами вышел в море комбриг, завзятый курильщик. Вахтенный механик в центральном посту прозевал момент, когда тот поднялся наверх. Наш кэп, почуяв доносящийся из надстройки терпкий запах табачного дыма, возопил:
- Какая там курва подо мной смолит?!
- Не курва и не чудак на букву эм, а ваш непосредственный начальник, - невозмутимо ответил капраз. И, обратясь к выглянувшему из «орлиного гнезда» сигнальщику, добавил: - А ты, сынок, ничего не слышал. Понял?
Но «сынок» был вовсе не из тех, кто умеет держать язык за зубами.
Вот и теперь я, прислонив ухо к раструбу перегородки, пытался узнать, что за ЧП случилось у нас и как отреагирует на него кэп.
За давностью лет я запамятовал, почему тогда испортилась пресная вода, но разнос, который командир устроил бедному доку, не забуду никогда. Особенно заключительную тираду:

- Теперь, коновал, до самого Амура будешь пить собственную ссаку!
- Буду, товарищ командир… - промямлил расстроенный Гриша.
Повторную взбучку фельдшер получил, когда коки выплеснули за борт приготовленный к обеду флотский борщ.
- Спишем за твой счет, старлей! - смотря на расплывающееся за кормой желтое пятно, сказал Бербеницкому мастер.
- Согласен заплатить, товарищ капитан второго ранга… - отпустил повинную голову тот.
- Мех, как у тебя с дистилатом? - спросил кэп, вызвав командира БЧ-5.
- Полная норма.
- Выделить несколько емкостей этому балбесу, приготовите питьевую воду.
- Сделаем все тики-так, - весело ответил похожий на мальца механик.
Каким образом командир объяснил случившееся начальству, осталось известно только ему и шифровальщику, обработавшему скандальную радиограмму. Мы, младшие командиры, рассчитывали, что дадут вынужденный заход в Северокурильск, либо в какую-нибудь другую бухту Парамушира, однако внеплановая стоянка не выгорела. После принятого радистами и расшифрованного ответа «щука» легла на обратный курс в океан. Возможно, командная тройка: кэп, замполит и старпом намеренно скрыли суть неожиданного координата, предоставив нам возможность помаяться догадками.
Разгадка объявилась довольно скоро в виде сперва неясного силуэта, а после все более выступающего на горизонте крупного судна. К этому времени подоспела моя новая очередная ходовая вахта. В цейсовский бинокль я рассматривал облизанные штормовыми волнами, крапленые ржавчиной борта и скошенную книзу корму приближавшегося плавсредства, стоящего либо на якоре, либо находящегося в дрейфе. Вскоре сообразил, что подходим к рыболовной матке, находящейся в ожидании траулеров с добычей. Позже мы узнали, что это плавучий рыбоконсервный завод.
На обращенной к нам бортовой надстройке стали появляться слабо различимые людские фигурки. Когда дистанция сократилась, увидели, что это женщины, но не в рабочих спецовках, а в цветастых платьях, нарядных кофтах и юбках. Многие приветливо взмахивали платками и косынками.
- Швартовой команде приготовиться к выходу на палубу! - распорядился наш старпом. - Трюмным взять шланги для приема пресной воды!
Мы становились лагом к кормовому срезу. Швартовые концы приняли здоровенные мужики, видимо члены судовой обслуги. Они же подали верёвочный с деревянными балясинами штормтрап. Лодка сидела на воде гораздо ниже судового юта. По нему перебрались к соседям командир с механиком. Предварительно мне было велено убрать швартовщиков в отсеки, наверх, кроме трюмачей, никого не выпускать и в разговоры с бабами не вступать.
На мостике остались мы вдвоем с вахтенным сигнальщиком. А женщины, в большинстве румяные молодки, сгрудились поближе к корме, переговариваясь нарочито громко:
- Офицерик-то форменный красавчик! Покувыркаться бы с таким в постельке!
- И матросик тоже баской! На Нюркиного ухажёра похожий!
- Нюркин хахаль по сравнению с ним квазиморда!
- Вы давно в рейсе, девчата? - нарушив командирский запрет, спросил я.
- Четыре месяца уже без мужчинской ласки, голубчик!
- А битюги из вашего экипажа сплошь что ли евнухи? - не выдержав искушения, ввязался я в эту щекотливую словесную игру.
- Нас поболе впятеро! Да и порядки у нас, вишь, строгие, любовь под запретом! Только от этого хотелки не убавляется, она наоборот всё шибчей наружу прёт!
От такой зазывной откровенности я даже покраснел. Но вернулся на лодку механик, поднял наверх трюмных машинистов, они принялись налаживать приёмную пресноводную магистраль, и мне пришлось закрыть рот. Но нечаянные мои товарки еще более раззадорились, обсуждая сексуальные возможности меха и двух его подчиненных:
- Каплей-то с виду мелковат! До твоих подмышек, Верка, небось и не дотянется!
- Низкое дерево в сучок растёт!
Шланг начал вздуваться, шевелясь длиннющей змеюкой. Нарочно оборотясь спиной к женщинам, я смотрел на его выкрутасы и размышлял о нелегкой судьбине этих матросов в юбках, понимал, что они вовсе не легкомысленные давалки, а пользуясь случаем, балагурством отводят свои тоскующие по житейским радостям души. Возвернувшись на желанный берег, почти все станут добропорядочными хозяйками, заботливыми мамами и верными жёнами. А на судовую палубу загнала их вовсе не прихоть и охота к перемене мест, а вселенская злая свекровь - нужда, вопреки исконному утверждению, что море - не бабья доля…
Вода уже была принята, когда по трапу спустился на лодочную палубу командир, приказав готовиться к отходу.
- Капитан, отпусти мальчиков к нам в гости на часок! - окликнула его самая броская из работниц. Своей статью и тёмной, как вороново крыло, копной стянутых розовой лентой волос, она напомнила мне знаменитую цыганку Кармен.
- Отдать носовой! - словно не расслышав ее клича, скомандовал мастер. Следом подняли на лодку кормовой швартов, и «щука» медленно двинулась вперед.
- Слава Богу, отчалили, - в шутку, а может, всерьёз, перекрестился кэп, слыша, как с удаляющегося судна напоследок донеслось:
- Старый козел! Сам уже не могёшь и другим не даёшь!.
«Старому козлу» не стукнуло ещё и сороковника. Он никогда не был женоненавистником.